Снова злюсь.
Только теперь во тьме этой комнаты становится ясно, что больше всего я злился на себя самого. Мое малодушие ощущалось, как предательство, и раз уж я стал предателем, то падать на дно глубже казалось…простым мероприятием. Что такого? Куда хуже? А было, куда хуже, если честно, но ничего. Все свое "хуже" я заслужил, и мало. И поделом.
Медленно выползаю из ее объятия, сажусь и боюсь обернуться.
Я не хочу уходить, но как остаться? Тоже не знаю. Гордость немного щипает, только ее в этом уравнении все равно меньше, чем обыкновенного чувства всепоглощающей вины.
Морщусь.
Голову еще ведет…нет, нужно валить. Обратно в тот холодный дом? Да, в него. Это теперь мое пристанище, и выбора у меня уже нет. Думаю, мне еще прилетит от отца, ведь когда я выходил из дома, то встретил несколько соседей. Вряд ли они промолчат, и очень сомнительно, что его все устроит в моем поведении: это же позор! Сын нажрался до состояния вареной колбасы.
Как жаль…
Губы искажает ухмылка, и я поднимаюсь. Очень-очень жаль. Надеюсь, такой позор он все-таки переживет.
Делаю шаг к двери, но что-то внутри не пускает. Я все-таки оборачиваюсь. Мама лежит на постели и мирно спит: она такая красивая… И даже не сама она красивая, а душа ее красивая. Моя родная…Я поступил, как чмо, а все равно оказался рядом. С сердцем, в ее объятиях…
Прости меня, пожалуйста…
В глазах начинает печь: пора уходить. Всего слишком много, и пока я не знаю, как себя вести дальше. Мне нужно подумать. Мне нужно многое решить, а потом понять, как повиниться? И имею ли я право на эту повинность, или мне действительно до конца своих дней только и остается, что влачить жалкое существование среди возможностей и бабок, которые по факту, не упали вообще!
Но это будет позже. Не сейчас.
Прости меня…
Открываю тихо дверь, потом закрываю ее за собой. На сердце глухой тяжеляк, а каждый шаг, как шаг по огромному сугробу, в котором я снова остаюсь один. И мне страшно. Но это нормально? Кажется, да.
Наклоняюсь, чтобы взять свои ботинки, и в этот момент дверь снова открывается. Застываю. Внутри проходит густой ужас, и я не шевелюсь. Если это она? Как мне себя вести? Что говорить? Что делать?
Не знаю…
Блядь, пожалуйста. Пусть это будет не она. Посмотреть в глаза сейчас будет очень сложно…
– Сбегаешь? – ухмыляется заспанный голос.
Резко поднимаю глаза. Сучонок. Стоит неподалеку, глаза трет, сам в придурочной пижаме с оленями.
– Вали, мелочь.
Огрызаюсь грозно, а получается как-то жалко. По крайней мере, он именно так думает. Усмехается и совершенно точно уходить никуда не собирается. Хмыкает, делает еще один шаг ко мне и кивает.
– Значит, сбегаешь. Огонь! Ты просто…
– Слушай, отвали от меня, понятно?! Или я тебе ща наподдам.
– Себе наподдай, придурок, – спокойно отбивает он.
Я выпрямляюсь и пару раз хлопаю глазами. Наглости ему – не занимать. И это бесит, но вместе с тем как-то теряет и разматывает по пространству.
Нет, блядь. В жопу это все. У меня сейчас нет совершенно никаких сил и настроения, чтобы развивать эту беседу.
Громко цыкаю, поворачиваюсь и снимаю куртку с вешалки, только сучонок так просто отпустить меня, видимо, не готов.
– Ты такой мудак…
Сука!
Резко поворачиваюсь и хочу огрызнуться, но застываю. Мелкий выглядит не зло, а…как будто разочаровано. И какое мне до этого дело?! Видимо, оно есть, если в душе что-то трещит.
Мелочь опускает глаза, мотает головой, а потом говорит тихо.
– Я никогда этого не понимал, знаешь?
– Чего ты не понимал, сучонок?
– Как много я потерял из-за того, что свою маму никогда не видел.
Внутри взрывается бомба, внутри которой нет огня. Там лед. И он покрывает коркой мои внутренности, заставляет руки подрагивать.
Стыд наваливается сверху еще больше…
Мелкий смотрит мне в глаза и чуть хмурится.
– Потом меня немного осенило. Я, когда попал в детский дом, там много было таких, как я, но были и те, кто знал своих матерей. Любил их. Они помнили о них хорошее, да даже если и нет! Они их помнили и знали. Запах, звук голоса, объятия…а я никогда этого не знал. Когда встретил Галю и почувствовал ее, окончательно все понял.
Ком встает в горле. Что ему отвечать, я без понятия. Это сложно. Всегда. Общаться с людьми, у которых не было базы – родителей, всегда вот так. Наизнанку. Потому что у тебя это было, и когда ты встречаешь их, то невольно представляешь, что случится, когда их уже не станет.