Устрицы выплыли, и следующим вечером мы встретились в кинотеатре.
В этот раз она выглядела по-человечески. В борьбе пищевого отравления с гламурным лоском победило отравление. Ей невероятно шла бледность, почти полное отсутствие косметики, болезненная худоба… От этого глаза светились еще ярче, и вся она грацией и природной пластикой напоминала юную цаплю с большой головой на тонкой шее. Она пришла без каблуков и без пафоса.
Я купил себе пиво, а ей отвратительный попкорн, и мы вошли в зал.
Фильм действительно оказался очень жестким. Жестокость некоторых сцен разрушала даже цельнометаллический жилет моего цинизма, а ее реакция… неожиданно удивила меня. Я ожидал увидеть любую маску, все, кроме искренности. Она так трогательно и беззащитно переживала насилие, так вздрагивала, зажмуривалась и прижималась ко мне. А потом так непосредственно шепотом обсуждала со мной беспомощно свисающий член Касселя в постельной сцене с супругой… Когда мы вышли из зала, я смотрел на нее совсем другими глазами. Я впервые видел не самовлюбленный, прагматичный и приземленный сексуальный объект, а человека, который умеет искренне переживать и к которому я мог бы испытать нежность.
Выражение «утренний стояк», которое она произнесла неподражаемо уморительно, еще вертелось у меня в голове, а она уже торопилась проститься. За ней подъехала подруга. Та самая, с которой она целовалась на вечеринке Журнала. Анка. Тогда мы познакомились.
– Папарацци Агеев, – представила меня Белка.
– Как интересно, – Анка церемонно пожала мне руку. – Вы, наверное, настоящий герой? Гоняетесь за звездами, лежите в засаде?
– Вы смотрите слишком много фильмов. В России папарацци лежат на печи, изредка путешествуя в ресторан и в туалет. У нас звезды сами гоняются за фотографами. Догоняют, отлавливают и принуждают себя фотографировать. Так что называйте меня просто – светский фотограф…
– Рада знакомству, светский фотограф, – Анка махнула рукой на прощание.
А Белка всегда прощалась со мной слишком быстро.
На следующий день произошло то, чего еще никогда не происходило в истории наших отношений: раздался звонок и на моем телефоне определился ее номер. Она звонила мне! Не я ей! А она мне! Я с волнением взял трубку. Она благодарила меня за вечер и говорила, что получила большое удовольствие от совместного просмотра. В ее голосе звучала искренность, которая растрогала меня. Сентиментально? Да, черт возьми! Как в жизни…
Я предложил продолжить совместные походы в кино. Она согласилась. Этот процесс можно было не откладывать, через несколько дней стартовал кинофестиваль «Большие кинОМаневры», который организовывал мой друг, промоутер Че.
Открывалось мероприятие новым фильмом, с участием ее любимого Колина Фарелла. Но злая работа безапелляционно претендовала на ее время, она никак не успевала на тот сеанс. «Работа, работа…» – она все время говорила о ней. Признаюсь, я ненавижу слово «работа», у этого слова корень – «раб», а я всегда любил делать только то, что доставляло мне удовольствие. Часто мои удовольствия приносили мне неплохие деньги. Со временем я окончательно запутался в разнице между понятиями «дилетант» и «профессионал». По привычке, считая себя дилетантом, я многие вещи делал лучше людей, считавшихся в этих областях признанными профессионалами. А когда легкое увлечение фотографией вылилось в большие гонорары, я окончательно перестал сомневаться насчет самоопределения. Теперь я лишь искал и получал удовольствия. А деньги сами выбирали меня.
В ту весеннюю пору, когда речь заходила о ней, я испытывал потребность отчаянно выпендриваться и производить впечатление. Пятью месяцами позже, когда речь заходила о ней, я уже готов был абсолютно на все, что в человеческих силах. А тогда, в формате пускания пыли в глаза, я уговорил Че сделать дополнительный, ночной сеанс фильма и с нетерпением ожидал ее в фойе мультиплекса «Пять звезд». Она снова появилась в образе простой студентки, который так мне импонировал. В опустевшем фойе ночного кинотеатра я в первый и в последний раз столкнулся с ее кокетством. Она присела на диван перед входом в зал, а я опустился на пол у ног и крепко сжал ее колени. Наши взгляды скрестились как перекладины известного религиозного фетиша. Никогда еще ее расширенные зрачки не приближались на такое опасное расстояние к моим, замутненным алкоголем, сдерживающим всех демонов параллельного мира. Я смотрел на нее оцепенело, не отрываясь и не моргая, а ее зрачки быстро бегали из стороны в сторону. Время замерло, люди и события перестали существовать, столкнулись влюбленность и кокетство, игра и жизнь, опасения и надежды. Наверное, в этот момент, я мог поцеловать ее, но промедлил, не решился и не поцеловал. Дурак. Другой возможности она мне уже не давала.
Я не пошел с ней в зрительный зал. После окончания сеанса я затаился на верхнем этаже, а к ней подослал официанта с букетом белоснежных, как мое чувство, роз. Я надеялся ограничиться красивым жестом, из тех, что запоминаются надолго, но официант раскрыл ей мое логово.
– Ты такой sweetly… – она опять обожгла меня лазерным взглядом.
Я, как всегда, подарил ей пачку ее фотографий в моем исполнении. Обычно я перерисовывал ее в Зебру. Она смеялась. Ей нравились мои фоторисунки.
А потом все случилось как обычно: ее торопливое прощание.
На следующий день она опять позвонила мне. Чтобы вежливо поблагодарить
Я пролетаю на красный сигнал светофора! Встречные водители остервенело сигналят мне! Фак ю! Я пальцем показываю кому-то магический знак. Я четко понимаю, что выгляжу безумным, невменяемым хамом в глазах всех окружающих. Я мысленно прощаю всех, кто был груб со мной на дорогах! Я мысленно благословляю безумцев. «Ройзман! Где ты?! Ответь, наконец!»
После кинофестиваля я постоянно искал поводы, чтобы встретиться с ней и провести время. Я был противником банальностей и в этом отрицании, конечно, был ужасно банален. Я не мог просто пригласить ее в кино или в ресторан, нужно было найти яркий повод. Я уже не мог задумываться о сексе. Я думал только о том, как удивить ее, поразить ее воображение. Я мог бы атаковать ее губы, но только в том случае, если она раскроет рот от изумления, а причиной стану я.
Мне казалось, что она избалована тусовками, общением, событиями… Как же меня удивляло, когда выяснялось, что она не знает имен модных гастролеров, о которых говорила вся светская Москва, и не бывала в местах, в которых, по моему разумению, должна была жить ночами. Ее ни разу не встречали в «Вог-кафе», она не ужинала в «Галерее» и не забегала на ночной кофе в «Курвуазье». Она игнорировала «цеппелиновские» вечеринки, «Скромное обаяние буржуазии» продолжал оставаться для нее фильмом Бунюэля, «Пушкин» – поэтом, которого много читают в школе, «Дягилев» – знатным импресарио, и ей, похоже, было чихать на все зима-лето-осень-проджекты этого мира. Оказалось, что я совершенно не знал ее вкусов и привычек. Она открывалась мне медленно, как стыдливая невинность, сантиметр за сантиметром поднимая подол платья. Вот я узнал, что она предпочитает выпивать со старыми друзьями в маленьких неизвестных кафе, вместо того чтобы блистать в роскошных клубах. Вот выяснилось, что она не любит богатых людей за их деньги. Вот я понял, что ее преданность подругам граничит с самоотверженностью. Она не спит со своим продюсером… Она не поет в банях… Она читает Коупленда и слушает Генсбура… Где раньше были мои глаза?