За столом сидели два старших лейтенанта — смуглый, узкоглазый татарин и румяная, упитанная рязанская харя. Миша опять махнул рукой к пилотке и замер у двери.
— Кто такой? — строго спросил татарин.
— Рядовой Коханович, Прибыл для дальней…
— Ладно, хватит прикалываться, — сказал татарину ротный, садясь за стол и листая тетрадь в целлофановой обложке. Найдя то, что надо, он ткнул в это место пальцем и поднял глаза: — Ты у нас в пулеметно-гранатометном взводе,
Миша кивнул,
— Вот твой взводный, — ротный дернул головой в сторону татарина, — старший лейтенант Губайдуллин. А это, — он повел глазами в сторону явно скучавшей рязанской хари, — замполит роты старший лейтенант Петраков. Прошу любить и жаловать. Если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы… — он замялся. — Ну, там, обижать кто будет или еще чего… Словом, обращайся тогда к любому Из нас, понял?
Так точно, товарищ капитан!
— Отлично, тогда подожди меня в коридоре. Сейчас выйду и представлю тебя роте.
Миша снова отдал честь, прижимая свои пожитки левой рукой к боку, повернулся кругом и вышел. Уже закрывая дверь, он услышал ленивый голос Петракова:
Нам в роте для полного счастья только жида не хватало.
Кто-то, кажется, Губайдуллин, произнес что-то вроде "мм-да-а", и тогда Петраков добавил:
— Зашуганный он какой-то… Наверное, и недели не пройдет, как вставят ему "фитиль" в жопу по самые гланды…
Миша почувствовал, как у него на глазах выступают слезы Когда ротный через пять минут поставил его перед строем и призывал солдат подружиться с новеньким, не обижать его и всячески помогать в овладении воинскими премудростями, Миша пробежался взглядом по лицам первой шеренги И тогда действительно почувствовал запах жареного.
В "Стреле" показывали "Папаш". С ума сойти, какие шутки откалывали Депардье с Ришаром, какой маразм несли и какие у них при всем этом были рожи! Миша посмеялся от души. Азиаты сидели рядом с ним. Узбеки, равно широко открыв глаза и рты, молчали и только во время самых удачных моментов коротко матерились по-русски. Варикоцеле же безнадежно заснул в первые пятнадцать минут сеанса и сейчас противно похрапывал и пускал слюни, скукожившись на жестком, неудобном сиденье. На них даже нельзя сердиться или обижаться. Они как дети. Со стороны кажется, что они быстро забывают причиненное тобой зло и не заводят на тебя зуб, что они совершенно искренне пресмыкаются перед тобой, улыбаются тебе и охотно выполняют твои приказания. Со стороны кажется так. Но не удивляйся, если однажды ночью ты проснешься от запаха горелого мяса и увидишь, как ярко может гореть бензин, которым облили тебя. От никогда не будут драться с тобой честно — постарайся не поворачиваться к ним спиной, потому что воткнутый в спину аггык-нож вряд ли будет способствовать твоему пищеварению. Иногда кажется, что они не соображают, что делают. Может быть. Проверить это невозможно. Не исключено, что они думают о тебе то же самое. В любом случае ни тебе, ни им в тот момент, когда ненависть ваша столкнется, как табуретки в ваших руках, не вспомнится тот, кто заставил вас жить бок о бок и воевать друг с другом.
После кино они зашли в какую-то кафешку и долго ели пиццу, такую дорогую, словно она была сделана из мяса игуанодона. "Игуанодон? — подумал Миша. — Постой-ка, а что это, собственно, такое?.." К четырем часам они вернулись в поликлинику за результатами. Растасовав исчерканные корявыми медицинскими строчками бумажки по медкартам, Миша направился к выходу. Там, в полукруглом окошечке регистратуры сидела беленькая прыщавень-кая девочка. Девочка Леночка. Она писала направления в госпиталя Забайкальского военного округа. Миша заглянул в окошко и улыбнулся:
— Леночка, привет. Мне бы направления на трех кадров в Хилок, в хирургию.
— Коханович, если я не ошибаюся, — сказала Леночка. У тебя потрясающая память, — снова улыбнулся
Миша. — Санинструкторов здесь постоянно барражирует человек сто как минимум. Запомнить изо всей этой орды одного маленького Кохановича — это трудовой подвиг.
— А у тебя лицо какое-то не русское, но и не азиатское. Бросаешься в глаза, — Леночка мельком глянула на часы на стене напротив. — Ладно, где их медкарты?
Миша отдал. Леночка быстро выписала направления и положила их в окошко.
— Откуда такая привязанность к Хилку? Ты туда уже раз двадцатый едешь.
Тридцатый, милая. Тридцатый. Начальник госпиталя мне очень симпатичен. Родные кровя в нем чувствую,
— Миша про себя усмехнулся: начальник хилокского госпиталя был стопроцентным булъбашом, щекастым, русоволосым и с акцентом, откуда-то из-под Бобруйска. Он сгреб документы, кивнул Леночке и вывел свое болящее воинство на улицу.