Только и берёзу годы своим вниманием не обошли: раздобрела, закорявилась, ветки поразвесила космами, а не косами. Глядит она на покосившуюся избу и не знает, что теперь-то сказать, как утешить – самой бы устоять. А избе-старухе и впрямь туго приходится: половина дома совсем иссохла, как парализованная рука, болтается – ни проку в ней, ни радости, ни надежды на исцеление. Приехали люди и порушили половину ту, на доски разобрали. Зато потом новенькую пристройку сделали: обрадовалась было бабка-изба – вроде как, протезом обзавелась. Внуки стали почаще заглядывать, правнуков привозить. Снова затопали по избе детские ноги: туда-сюда ребятишки заглядывают, дивятся на вещи старинные – чисто клад нашли! Прибирать, конечно, не прибирают и в избе не ночуют, но навещают старуху – и на том спасибо. Но недолго изба радовалась: явилась хозяйская дочь, привела каких-то мужиков, и те разобрали печь – не затеплится больше, не запоёт в ней огонь. Сразу как-то зябко стало старухе-избе, точно сердце разом остудили. Что ж это делается-то?!
Уехали люди, и снова потянулись одинокие дни. Или не дни? Уронила берёза жёлтую листву, заиндевела зимой, зазеленела по весне. Созрела малина и слива, и яблоки налились медовым соком, да так и упали с веток по осени, не тронутые, никому не принёсшие радости. Отсырела изба, покрылись паутиною углы, на полки, шкафы, посуду легли толстые слои пыли. Хозяйничали в доме нахальные мыши. Разболелась старуха, совсем немощной стала. Участок зарос высокой травой. А по ночам доносился до её ослабевшего слуха ворчливый скрип старой корявой берёзы. Чего она там бормочет? Спрашивает что или так, на жизнь жалуется? Не отвечает ей изба, погрузилась в немое забытьё. Сыро, холодно, нечем дышать. Не дышать, что ль, вовсе? Немочь.
И ничего не ожидала старуха от того дождливого дня, когда послышались голоса, и щёлкнул замок, и распахнулись двери. Зажужжала косилка, а мужчина, так похожий на хозяина, ловко подхватил её и пошёл по участку, как Илья Муромец по полю брани. И упали высокие травы – чисто стало, просторно. А в дом вошла женщина. Она бывала здесь и раньше, даже печку раз топила, до того ещё, как разобрали, бедную, по кирпичику. Обычная, вроде, женщина, внукова жена, хозяйкой себя не мнит. Но смотрит как-то по-особенному, к вещам прикасается с трепетом, бережно, вздохнёт – и будто мыслями всю её старушечью жизнь прочитает. Не жалеет она – любит.
Вошла женщина в дом, а за нею – светловолосая девочка. «Нет, – говорит девочка, – не буду тут спать, мне не нравится». А женщина глазами улыбается, мол, нет – так нет, а сама будто весёлое что затевает. Покрывала с кровати сняла, вытрясла на крылечке. Одеялко на дверь проветривать повесила, матрацы выбила, застелила постель. А как нашла наволочку белую, с шитьём на уголках, так аж подпрыгнула от радости, побежала всем показывать: смотрите! Точь-в-точь как у бабушки!!! Дождик льёт на улице, а в избе работа кипит: той дождевою водой полки протираются, вещи на полках, как на парад, расставляются. В красном углу в кои-то веки порядок наведен, образа от пыли протёрты, всё лишнее с полки убрано, полы в доме начисто выметены. Девочка женщине помогает, тоже прибирает. Женщина сердцем светится и будто поёт внутри себя. Не голосом поёт – душой. Смотрит на неё изба и плачет от радости. А уж когда возле образов затеплилась свечка, хлынули светлые слёзы у старухи из глаз. Будто подобрали её, бесприютную, грязную и больную, умыли, обогрели, горяченьким накормили, приласкали от души. Будто сидит теперь, старая, на сухой чистой постели, в белой рубахе и платке, вытирает изробленными ладошками мокрое от слёз морщинистое лицо, всхлипывает и слова вымолвить не может. А женщина остановилась в дверях, задохнулась на миг, словно увидела мысленным взором всё это. Смотрит бабка-изба ей в спину, шелестит губами: «Спасибо, внученька». Обернулась женщина и глянула прямо в глаза: «Тебе спасибо, бабушка». Странно: в человеческом облике её, избу, и хозяйка-то никогда не видала, а эта разглядела, поди ж ты! «Мне-то за что?» – удивлённо спросила старуха. «За всё, – беззвучно ответила женщина, – Вот за это за всё, бабушка!» Улыбнулись они друг другу так, что в доме разом светлее стало, хоть и сумерки уже подкрались и заглядывали в окна через плотно задёрнутые занавески.
Давно не помнила изба такой спокойной, доброй ночи. Спать она не спала – дремала, и всё прислушивалась к дыханию людей, которым снились удивительные, прекрасные сны. И утро выдалось славное – с ясным солнышком и с блестящей на траве росой. Изба знала, что люди уедут, но теперь она не боялась остаться одна, ибо нет одиночества, когда тебя любят. Её душа была согрета надеждой. Теперь она точно знала: ей есть кого ждать, есть для чего встречать рассветы, желать подруге-берёзе доброго утра. И женщина знала, что очень хочет ещё многое сделать для бабушки-избы. Знала, что где-то далеко от её дома, в деревеньке, стоящей среди широких российских полей, она ждёт её, старушка, смотрит на дорогу, и взгляд её полон веры и любви.