А дальше было то, ради чего он пришел сюда. Вокруг по-прежнему была тьма, но он теперь отлично знал путь и поэтому шел быстро, словно торопясь, уверенно. Вид Федора привел человека с факелом в трепет. Федор молча прикурил от факела уже давно торчавшую изо рта сигарету. Пустил дым. Человек застонал и чуть не уронил факел.
- Митроха Лапоть, - вспомнил Федор.
- Смилуйся!..
- Хорошо, - ответил я.
А секретарша все непонимающе смотрела на меня.
И я теперь не знал, что мне делать, ждать ли еще, или уже нужно уходить. Но, во-первых, меня еще не выгоняли из приемной, во-вторых, я так ничего определенного и не узнал.
Секретарша перестала обращать на меня внимание. Я остался сидеть, только чуть переступил своими мокрыми ботинками. Слава Богу! Не захлюпало. И наслеженное мною уже высохло. Ничего почти и не видно. Нет, вовсе и не испортил я этот паркет.
А там-то ведь тоже паркет. Ну, не совсем, конечно, а так... похоже. Псевдопаркет. Наклеенные заранее досточки на плиту и так, и эдак. А уж из этих плит и настилают пол. Натирать только чем-то надо. Тоже целое дело. Но все же не красить. С этой покраской полов всегда беда да и только. Чтобы получилось хорошо, нужно на два раза. А это значит - неделю жить у родственников. Хорошего мало. А если покрасишь ацетоновой, то на следующий год начинай все сначала. А тут натер и кончено. Столы поставлю Валентине и Ольке, а себе секретер, потому что бумаги в обычный стол не вмещаются. И твори. Твори! Выдумывай! Фантазируй! И не спеша. Ну, совершенно без всякой тебе спешки. Теперь надо работать по-настоящему. Главное-то ведь в чем? А тишина! Тишина... Никакой храп тебе не мешает ни работать, ни спать. А писать есть о чем. Вот об этом самом путешественнике во времени. И имя ему дать, непременно - Федор. Потому что еще неизвестно, что с ним произойдет в этом путешествии. Сам написал, самому и расплачиваться. Нечего других впутывать в это дело. А в секретере...
Секретарша глянула в окно, что-то нетерпеливо переложила на столе.
- Геннадий Михайлович вызвал машину...
Это сообщение, кажется, предназначалось мне. Но я не понял. Недоуменно посмотрел на женщину. Машину? Что же это означает?
Сердясь на мою непонятливость, секретарша добавила:
- Геннадий Михайлович сейчас поедет...
- Но мне только одну минуту. - Я почему-то заторопился, смешался, растерялся.
- Хорошо. Сейчас спрошу.
Туфли уже минут тридцать не прогуливались передо мной, но я только сейчас осознал это.
Секретарша стала вдруг задумчивой, вся - внимание, озабоченность, и с этим видом вошла в кабинет. Вышла она минуты через три.
- Геннадий Михайлович не сможет вас принять.
И все.
Я поднялся, осторожно, медленно, потому что сейчас нужно было сделать удачный переход к ходьбе, сказал спокойно, вежливо, секретарша ведь тут ни при чем:
- Извините. До свиданья.
- До свиданья, - ответила она. Вторая тоже кивнула.
И тут я понял, отчетливо, ясно, достоверно, что Главный распорядитель абсолютными фондами все эти часы, что я сидел здесь, знал, знал, что в приемной у него торчит писатель, проситель, неудачник. Не мог он не знать. Ну да ладно... Проживем.
2
Я вышел в коридор, пустой и гулкий. Постоял, застегнул верхнюю пуговицу пальто, вытащил из кармана перчатки, зачем-то затолкал их в шапку.
А ведь можно и в коридоре отнять эту минуту у Геннадия Михайловича. До машины-то ведь ему все равно идти пешком.
Прошла минута, две, три, пять. Я все стоял. Главный распорядитель вышел из кабинета в приемную. Голос его был слышен и в коридоре. Геннадий Михайлович что-то говорил своим секретарям. Я уже приготовил фразу, короткую и точную, чтобы не отнимать у него времени на осмысливание вопроса.
Главный распорядитель вышел в коридор. И коридор для него был совершенно пуст.
- Здравствуйте, Геннадий Михайлович, - сказал я.
Геннадий Михайлович услышал звук человеческого голоса, оглянулся, вернее, просто посмотрел вбок, туда, где я стоял. На лице его отразилось мгновенное недоумение. Что это? Голос? А кто говорит, не видно. Не было никого в коридоре. Ни одного человека!
- Здравствуйте, Геннадий Михайлович, - повторил я. - Моя фамилия Приклонов.
И тут, наконец, меня заметили, но не остановились, а все так же неторопливо и с достоинством, перекатываясь с пятки на носок прекраснейшего и добротнейшего ботинка, проследовали вперед, оставляя за собой всем понятное:
- ст...
Нормально.
Главный распорядитель абсолютными фондами шел уверенно и спокойно. Теперь, вне стен рабочего кабинета, обеспокоить его было не так-то просто. Да и шагов до автомобиля, который дожидался его у дверей вестибюля, оставалось совсем немного, какая-нибудь сотня или того меньше. Я поспешил за распорядителем.
- Геннадий Михайлович! Скажите, пожалуйста, почему мне снова отказали в квартире?
Объяснять сейчас, что я не просил эту квартиру, что ее мне предложили, что я был страшно рад и уверен, что теперь уж все нормально, сейчас не представлялось возможным. Нужно было задавать вопросы точные и краткие. Однозначные.
Геннадий Михайлович не оглянулся, не остановился, даже не замедлил шага, да и с какой стати стал бы он это делать. Он только сказал раздраженно и громко:
- Не зна-аю!
Причем звук "а" он немного растянул, отчего получилось такое впечатление, словно он отталкивался от меня рукой.
То, что квартиры не будет, я понял еще утром, когда произошла заминка со сдачей моей прежней квартиры уполномоченному с завода, где я работал. И ответ удивил меня не этим, не отказом, хотя форма его и показалась мне странной.
- Но ведь именно вы и должны это знать, - сказал я. А действительно, к кому я еще мог обратиться за разъяснениями? Ведь во всех других инстанциях только неопределенно пожимали плечами. Дом заселялся, я был в списках, но старую квартиру никто не брал на себя смелость принять. А без документов о ее сдаче я не мог получить ордер на новую. Это-то ясно. Вдруг я пожелаю захватить обе квартиры! Но причины заминки?
- Я не могу дарить тебе четырехкомнатную квартиру, да еще заводу двухкомнатную!
Главный распорядитель раздражался все больше. Эти прилипалы, просители. Интеллигенция! Тихой сапой лезут с "пожалуйста" и "прошу прощения".
Да при чем тут "дарить"? Ну при чем тут какое-то дарение? Не подарки мне нужны, не подачки, не куски, которые я и не собирался у кого-то рвать. Ну, если не положено, если не заслужил, если еще рано, если нет возможности, так и не надо срывать меня с места. Ведь человек привыкает. Вот и я привык уже и к тяжести, которую носил в своем сердце, и к тесноте, в которой приходилось жить, и к тому, что нет места для работы. Ну зачем же он так? Зачем дарить? Мне -четырехкомнатную, а заводу - двухкомнатную, ну, то есть ту, в которой я сейчас жил. Да что же это? Что?
Геннадий Михайлович был мне понятен. Я мог, мог придумать его! Никакого труда это для меня не составляло. Вот только не хотелось...
А ведь была н другая встреча. Жара давила неимоверная. Я, как всегда, проводил свой отпуск в городе. Одуревши от жары и писанины, я спал. Помятый, спросонья, небритый, я ничего не понимал. Валентина растолкала меня, сказала: "К тебе пришли". А какой-то незнакомый человек торопит: "Скорее. Геннадий Михайлович ждет. Книжку свою подписали? Книжку обязательно. Как она у вас называется?" Книжек не было. Вернее, были, но мало. Не хватало книжек. "Какому Геннадию?" - не понимал я. - "Главному распорядителю абсолютными фондами. Через пять минут должны быть у Геннадия Михайловича. Да можете вы побыстрее?" - "Квартиру обещают", - шепнула Валентина. - "Какую квартиру?" - "Может и дадут, раз обещают", - сказала Пелагея Матвеевна. Я все равно ничего не понимал... Даже не умывшись, влез в черную "Волгу". В приемной Главного распорядителя толпилась очередь. Сопровождающий подталкивал меня в спину. Вокруг зашумели: "Без очереди! Постоял бы, не старый!" - "По вызову", - объяснила секретарша, но ее не слушали. Хотелось сбежать, но уже открывалась двойная дверь с тамбуром... "Писатель Приклонов", - доложила секретарша и исчезла. "Здравствуйте!" сказал я. Геннадий Михайлович сидел и не видел. В его кабинете раздался посторонний звук, словно вошел кто-то. Вид у меня, я знал это, был подзаборный. Меня все же обнаружили. "Где заявление?" - "Какое заявление? не понял я. - Книжка вот... Никакого заявления у меня нет". - "Пиши". Я положил на стол заляпанную вспотевшими руками книжку. Геннадий Михайлович отогнул корочку, хмыкнул. "Ах, да, - ужаснулся я. - Ручку. Ручку дома забыл. Подпись". Я отнимал время, я торопился, я даже не написал "Уважаемому", просто: "Геннадию Михайловичу с наилучшими пожеланиями!" Книжка захлопнулась. "Пиши заявление". - "Да о чем же?" - "Квартиру тебе даю... четырехкомнатную". - "Спасибо. Не ожидал". - "Ожидал, ожидал". - "А нельзя сначала ее посмотреть?" - "Чего тебе ее смотреть?" "Посмотреть..." - "Пиши заявление". Геннадий Михайлович пустил по столу чистый лист бумаги. "Все же... сначала посмотреть". Геннадий Михайлович утратил интерес ко мне. Это было ясно. "Как хочешь. Но чтобы заявление завтра было у меня на столе". - "Вот спасибо! Съездим и сразу же заявление". Геннадий Михайлович нажал на столе какую-то кнопку. "Спасибо. До свиданья", - сказал я и шмыгнул в уже открывающуюся дверь. В приемной недовольно зашумели посетители. Я отнял у них время. Про квартиру мне верилось и не верилось. Все было слишком быстро и неожиданно. А потом все сорвалось...