Годы миновали с тех пор, но я так и не сумел осознать мотивы его поступка. Ума не приложу, почему оказался расстегнут футляр — я до занудства педантичен в делах, вряд ли была допущена небрежность. С другой стороны, не смею подозревать начальника в саботаже, или, проще сказать, во вредительстве. Далее, почему он, увидев мою расхлябанность, сразу же не ткнул меня мордой в содеянное? Ну, наорал бы, потопал бы ногами, что Рубен Михайлович время от времени артистически проделывал, впадая в ругательный экстаз. Разве можно было рисковать довольно ценным и единственным прибором, тем более хрупким, с двумя стеклянными термометрами, хотя и в металлической оправе?
Какое-то время во мне еще тлела надежда. Вот сейчас он нахмурится, потом улыбнется, и протянет мне приборчик с нравоучительными и вместе с тем умиротворительными словами. Нет, этого не случилось, вероятно еще на маршруте Рубен Михайлович убедился в исчезновении психрометра и сладострастно дожидался подходящего момента, чтобы преподать «юнцу» урок.
Мне дали сопровождающим Нутэтэгрына, он же Миша. Милостиво позволили переночевать, повелев отправляться в путь ранним утром. Оставалось объяснить недоумевающему чукче, куда и зачем мы идем. У меня уже был составлен бытовой словарик, которого хватало для элементарного общения с проводниками. Кроме того, я начал громко выть: «У-у-у-у!», показывая на пустой футляр и повторяя слово «уйна», то есть «нету». Чукчи мгновенно все поняли.
С рассветом мы вышли в путь по старым следам, к нашей радости, их не замела пурга, не успели растопить солнечные лучи. Мы оба без устали рыскали глазами по сторонам — сани шли отнюдь не кильватерной колонной, упряжки вытаптывали широкое пространство. С каждым шагом надежды на удачу таяли. Так мы прошли километров двадцать пять, и вдруг справа от дороги блеснул металл. Мой психрометр покоился, целехонький, на изумрудной моховой кочке, и в ту секунду я испытал ощущение огромного счастья, быть может, дотоле еще неизведанного (теперь пусть бросят в меня камень те, кто полагает таковым первую-вторую-третью любовь, получение новой квартиры или диплома кандидата наук!).
Счастье длилось долго: все двадцать пять километров, которые вели нас обратно в лагерь, я предвкушал чуть ли не всеобщее ликование, когда мои товарищи увидят наши лица. Еле живые от пережитого, мы предстали под вечер перед Рубеном Михайловичем, и он степенно изрек:
— Хорошо, Зиновий. Думаю, пятидесятикилометровая прогулка запомнится вам надолго, сами виноваты. Сейчас поешьте — и снимаемся, пока погода не испортилась. Пройдем хотя бы с десяток километров, олени за день отдохнули.
Вот тогда-то я и возненавидел кандидата геолого-минералогических наук Саркисяна, и ненависти этой еще предстояло утвердиться.
По плану, составленному еще в Москве, экспедиция должна была пройти через Анадырский хребет, преодолеть перевал и спуститься к истокам реки Каленьму-Ваам на западном склоне. Здесь нам надлежало распрощаться с чукчами и стадом, сесть в надувные резиновые лодки и сплавиться вниз по течению в Чаунскую губу Ледовитого океана. Путь по реке превышал четыреста километров и должен был завершиться в конце сентября. Если бы мы не появились в населенных местах к намеченному сроку, на поиск вылетел бы заранее зафрахтованный самолетик. Рации, как нетрудно догадаться, в отряде не было.
Начальник непростительно и опасно просчитался. Неплохо зная природу Чукотки, он почему-то не учел, что в сентябре за перевалом мы столкнемся с настоящей зимой. Речка наверняка встанет, и если даже не замерзнет полностью, плыть по ней в лодках будет абсолютно невозможно: ледяные забереги быстро пропорют резиновые борта.
Случилось то, что и должно было случиться. Достигнув перевала и с колоссальным трудом спустившись в долину (оленей по одному пришлось спускать с каменных круч на арканах), мы… не увидели реки. Все пространство, насколько хватало глаз, было покрыто полуметровым слоем снега, лишь по еле слышному журчанию мы догадались, что где-то поблизости бежит река, но ее течение целиком сковал молодой лед, заметенный свежим снегом.
Всего несколько часов назад мы находились в «осени», с положительной дневной температурой воздуха, и вдруг очутились среди зимних чукотских снегов при пятнадцатиградусном морозе! Всякие разговоры о сплаве по течению уже не возникали. Дилемма заключалась в следующем: идти ли пешком на запад вдоль «бывшей» реки четыреста с чем-то километров и явиться, пусть с огромным опозданием, чреватым немалой паникой, в Чаунскую губу, либо резко, под прямым углом, свернуть на север, пересечь несколько параллельных горных гряд по тысяче метров высотой каждая, и выйти на побережье Чукотского моря в районе крупного поселения на мысе Шмидта. Этот вариант был вдвое короче и впятеро тяжелее из-за рельефа. Но он давал шанс прийти на мыс Шмидта прежде, чем нас начнут искать со стороны Чаунской губы. Мы еще могли успеть дать со Шмидта успокаивающую радиограмму.