Хозяин, хмурый и потому совсем старый и страшный, как смертный грех, провел гостя в маленькую комнатку, кособокую, о трех углах. Единственное маленькое окошко с мутными, как рыбий пузырь, стеклами упиралось в глухую стену кирпичной кладки, заляпанную пятнами, в сырых подтеках. В комнатке было пусто: ничем не покрытый простой стол и два старых венских стула, таких погнутых, что и садиться страшно.
Пшебыльский угрожающе выставил лезвие хрящеватого носа:
— Почему пришли? Я же говорил: только в самых экстренных, неотложных случаях.
У Пшебыльского было твердое правило: на своей квартире не вести никаких дел. Есть железнодорожный буфет, есть специальная каморка на Вокзальной, 16. Квартира же неприкосновенная территория. Мой дом — моя крепость. Ему казалось, что здесь он в безопасности, словно пользуется правом экстерриториальности.
— Есть важная новость, — прошептал Юзек, хотя отлично знал, что за стеной никого нет. Пшебыльский человек осторожный и маху не даст. — Станислав приехал.
— Вас ист дас? Почему вы делаете большие глаза?
«Фольксдейч проклятый», — про себя обругал Юзек хозяина. Может быть, старому индюку заложило локаторы, он не расслышал или до него не дошел смысл новости. Повторил с придыханием:
— Приехал Станислав!
Но Пшебыльский смотрел на непрошеного гостя, как на новые ворота:
— Паникер! Сынок приехал в родительский дом. Житейская вещь.
— Его кто-то вызвал.
— Чепуха!
— Он получил телеграмму, которую я не отправил.
— Мистика. У вас синдром от трусости.
Юзек был слишком напуган, чтобы обижаться.
— Он получил телеграмму.
Пшебыльский нахмурился. То, что Юзек Дембовский натуральнейший трус, хорошо известно. Но сейчас, пожалуй, его страхи имеют под собой почву.
— Кто был тогда в буфете? Ваши старики, Элеонора, Ванда, вы, я… Вот и все!
— А официант?
— Веслав?! Туп как бревно. К тому же глухарь. Исключено!
Исключено… А сам опустился на стул тяжело, устало. Вот когда сказываются годы, склероз, повышенное кровяное давление, грудная жаба. Ничтожный повод — дурацкие страхи Юзека, а у него уже тупая боль в затылке и такое ощущение, что вот сейчас, сию минуту, лопнет какой-нибудь сосуд в мозгу и горячая кровавая волна собьет с ног, зальет глаза, зажмет в тиски сердце: апоплексический удар!
Конечно, Веслав бревно, и только трусливый Юзек мог высказать такое предположение. Но все же в душе заскребли сомнения. Ему самому не нравится новый официант. Глядит, будто глотком подавился. Рожа каменная. Проговорил в раздумье:
— Черт его знает. Завтра выгоню вон. Спасал отечество, пусть отечество его и кормит.
То, что такой иезуитски-дотошный человек, как Пшебыльский, разделил его подозрения, доконало Юзека. От волнения он не мог даже стоять на одном месте и заметался по комнате.
— Что же делать? Что?
Пшебыльский со злобой смотрел на гостя. Казалось, еще немного — и у Юзека начнется форменная истерика с закатыванием глаз, выдергиванием волос и пусканием слюны.
— Перестаньте психовать. Выход один — скорей кончать с шахтой.
— Но здесь Станислав! — взвизгнул Юзек, как щенок, которому наступили на лапу.
— Станислав! Станислав! Тем более нельзя медлить. Надо действовать быстро и решительно. Вам не хватает смелости.
Юзек огрызнулся:
— Вы же сами говорили, что надо быть и лисой и львом!
Пшебыльский скривил губы:
— Но я не говорил, что надо быть ослом.
Юзек подскочил к Пшебыльскому:
— Как понимать?
— В прямом смысле.
По синевато-бледному лицу Юзека поползли багровые пятна:
— Я не позволю себя оскорблять!
— Опять истерика. Пейте валерьянку.
— Замолчите! — Высокие ноты вот-вот перейдут в плач.
Пшебыльский почувствовал, что струна слишком натянута.
— Успокойтесь. Вы стали раздражительным.
— Вы меня сделали таким.
— Вам нужно переменить климат. Уехать куда-нибудь.
— Но когда же, когда? И так я живу, как на мине. Когда дома Станислав…
Нижняя челюсть Пшебыльского отвисла, как у покойника:
— Чем занимается гордость вашей семьи?
— Что он может делать! В свою веру обращает Яна. Фарширует политграмотой.
Пшебыльский усмехнулся:
— Трогательная картинка. Из романа Генриха Сенкевича.
Но Пшебыльскому совсем не было весело.. Много у него врагов, но Станислав Дембовский — враг номер один. Антифашист. Боец Войска Польского. Конечно, русский агент. Вот кого с наслаждением собственноручно повесил бы он на первом телеграфном столбе. Выругался зло, нецензурно.