Мерея!
Он никогда не слыхал о такой реке. Теперь Мерея стала главной рекой в его жизни!
Ночь по-осеннему темная, без звезд. Моросит холодный дождик. То перестанет, то снова зачастит — мелкий, надоедливый.
Правильно ли получилось, что он, поляк, лежит сейчас на русской земле и, может быть, погибнет здесь, форсируя чужую реку? Если бы перед ним была Висла, он с радостью ждал бы завтрашнего утра, чтобы идти в бой и, если нужно, умереть. А сейчас? За кого он должен сражаться? За Польшу? Но какая будет она, его Польша, если победят русские? Где пройдет ее восточная граница? И где пройдет западная?
Как все сложно и неясно в последнюю ночь перед боем!
Из тьмы, с немецкой стороны, бьют крупнокалиберные пулеметы. Трассирующие струйки стремительно несутся и гаснут в ночной тьме. Всем понятно: гитлеровские пулеметчики бьют наугад. Несладко и им хорониться в сырых траншеях на чужой земле и каждую секунду ждать: сейчас… И мечут они трассирующие очереди во тьму, где стоят войска русских, вкладывают в свои очереди злость, страх, угрозу.
А рассвета все нет и нет. Как медленно идет время, как долго длится сырая, холодная октябрьская ночь!
Низко пригибаясь, по траншее пришел командир роты. Молодое, обычно добродушное лицо капитана сейчас нахмуренно, сурово.
— Внимание! Сейчас я оглашу приказ командира дивизии.
Капитан читал вполголоса, словно боялся, что гитлеровцы из своих траншей могут его услышать. Порой голос вздрагивал, пресекался, не хватало дыхания и слова приказа приобретали грозную торжественность. Последние фразы приказа капитан выкрикнул громко, — черт с ними, с гитлеровцами! — лоб и щеки его побледнели:
— Вперед в бой, солдаты Первой дивизии! Перед вами великая священная цель, а на пути к ней — смертельный враг! По его трупам проложим себе путь в Польшу.
Много раз Станислав слышал ходячее выражение: «сжалось сердце». Думал: может ли у мужчины сжиматься сердце? У женщины еще куда ни шло, но у мужчины, к тому же у солдата! Чепуха!
Но теперь чувствовал: в груди стало пусто, словно незримая волна — вся боль и ненависть прожитых лет — подхватывает его.
Капитан поднял над головой листок:
— Вперед, в бой и к победе! Да здравствует Польша!
Станислав оглянулся и не узнал стоящих вокруг товарищей. Лица сумрачные. Верно, и у него сейчас такое же лицо! «Да здравствует Польша!» Сейчас они все за нее в ответе. За ее прошлое и за ее будущее.
И он в ответе за Польшу!
— Да здравствует Польша!
Капитан ушел в другой взвод, а они молча стояли все в тех же позах, с напряженными лицами. Со стороны могло показаться, что они огорчены или даже напуганы услышанным приказом.
Бой есть бой. Страшно отрываться от земной надежности траншеи и бежать по открытому полю на виду у смерти. Страшно подставлять свое живое, единственное, такое незащищенное тело под свинцовый огонь.
Все же сильней страха было сознание, что на их долю выпал тяжелый и счастливый удел: первыми вступить в бой с врагом.
Разные жизненные пути были у них до первого сентября тридцать девятого года. Станислав с отцом работал на шахте, Юзеф Михлевский водил поезда, у Мечислава Цяпушинского был магазин готового платья в Белостоке, Тадеуш Мучка строил суда в Данциге, Болеслав Янковский занимался юриспруденцией в Бромберге… По-разному сложились их судьбы и в годы войны. Но у всех их остались родные и близкие на оккупированной врагом родине, во всех душах был траур по убитым гитлеровцами отцам, братьям, сыновьям. Всех их объединяла ненависть к врагу.
Каждый про себя повторял в суровой одержимости: «Вперед, в бой и к победе! Да здравствует Польша!»
Станислав не боялся, что его могут ранить или убить в предстоящем сражении. В душе была пусть ни на чем не основанная, но твердая уверенность: он не может умереть на чужой болотистой земле, на топком берегу безвестной русской реки. Он дойдет, должен дойти до Вислы. Он еще пройдет по старым камням Варшавы. Он откроет дверь в родительский дом, чтобы своими глазами увидеть все, что сделал враг с его счастьем…
А артиллерийская подготовка почему-то задерживалась. И хотя он не боялся предстоящего боя, все же втайне надеялся: может быть, отложили на завтра?
Но едва Станислав подумал, что впереди у него могут быть еще одни бесконечные сутки траншейной спокойной жизни, как справа, на опушке стоящего за спиной леса, нарастая и ширясь на весь мир, загремел гром, заклубился дым, взметнулась пыль.
— Что такое? — не понял Станислав.
Сзади послышался чей-то веселый голос: