— Помню Болеслава. Ты с ним дружил, папа. И он умер!
Феликс нахмурился:
— Не умер, а убит. Убит врагами!
— Я думал, что у вас спокойно, — с недоумением проговорил Ян.
— Не все шло гладко. Нам вставляли палки в колеса. Убивали наших людей, срывали добычу угля.
— А теперь?
— Ты вернулся в добрые дни. Наша власть твердо встала на ноги. Ты не узнаешь наш город, нашу шахту.
Ванда не утерпела:
— Поздравь, Янек, папу. Он начальник участка. Коммунист.
С удивлением и беспокойством смотрел Ян на отца. Коммунист? Его отец — коммунист! Старый добрый человек, шахтер, никогда не занимавшийся политикой, любящий свою семью и свою работу, — коммунист! Слишком много черного слышал он о людях, которые называют себя коммунистами. Это не вяжется с родным обликом отца. Там, за границей, он думал: разве настоящий поляк может быть коммунистом? И вот первый коммунист, которого увидел на родине, — отец!
Феликс словно разгадал мысли сына.
— Не удивляйся. Война открыла нам глаза. Всем честным полякам. Теперь у нас одна рабочая партия. Какие дела! Сам увидишь…
Ядвига, улыбаясь, не скрывая своей любви к мужу, которую пронесла через сорок лет совместной жизни, пожаловалась:
— Отец совсем от дому отбился. День и ночь на шахте. Молодым и то так не работал.
Петр Очерет одобрительно кивнул головой:
— Добро! От и выпьем за нашу рабочу хватку!
Осиков не выдержал. В конце концов всему есть мера. Подошел к шумной компании и голосом, который ясно показывал, что только крайняя необходимость вынуждает его тревожить такое благородное общество, проговорил:
— Прошу прощения! Товарищ Очерет! Товарищ Курбатова! Мы ждем вас!
Феликс вскочил:
— Просим к нашему столу!
Осиков поклонился:
— Увы! Дела!
Курбатова и Очерет поднялись:
— Идем, идем!
Феликс взял за руку Курбатову:
— Дорогая Екатерина Михайловна! От имени всей моей семьи прошу вас почтить нас своим пребыванием. У нас жил Сергей Николаевич. Наш святой долг… Проси, мать! Дети, просите!
Все вскочили, окружили Курбатову и Очерета.
— Просим, просим! Обязательно.
Даже Славек, пересилив враждебность, которую испытывал к русской женщине, сказал, смущаясь:
— Приходите!
Осиков отошел в сторону. Было такое чувство, словно его обидели, обошли. Почему поляки приглашают в гости Очерета и Курбатову, а не его, руководителя делегации? Конечно, он не пошел бы в частный дом, и Очерету и Курбатовой не посоветует. Но все-таки обидно.
Екатерина Михайловна неуверенно оглянулась на Петра: он-то порядки знает — жил в Польше. Очерет улыбался. Значит, одобряет.
Екатерина Михайловна положила руку на плечо Славека:
— Спасибо, спасибо! Обязательно придем!
Автобус уже ждал. Всю дорогу до гостиницы Осиков хмуро молчал, не давал членам делегации обычных советов и указаний. В его душу заползли подозрения. Там, в буфете, молодой поляк с тросточкой слишком внимательно поглядывал на Курбатову. Без сомнения, она ему приглянулась. Правда, он не заметил, чтобы Курбатова кокетничала с поляком. Но разве за женщинами уследишь! Им нравятся такие хлыщи. Неужели он снова ошибся и обратил внимание на недостойную и легкомысленную женщину? Или они все такие?
10. Мгла
Когда семья Дембовских и приезжие русские покинули буфет, Веслав, убиравший посуду, нашел на стуле забытую тросточку. Хотел было догнать рассеянного посетителя, но Пшебыльский, мельком взглянув на находку, распорядился:
— Не надо! Сам прибежит. Ты лучше иди, посуду мой. Скоро варшавский.
Пшебыльский не ошибся. Минут через пять с озабоченным видом в буфет вернулся Юзек:
— Кажется, я здесь забыл свою тросточку?
Пшебыльский съехидничал:
— У вас сегодня много впечатлений. Не мудрено и растеряться.
Юзек покосился на сидевшего в углу мужчину в костюме цвета воробьиного пера, но Пшебыльский успокоительно кивнул:
— Можно!
Все же осторожный Юзек перешел на шепот.
— Зачем я вам нужен?
— Есть, одно дельце.
Пятна проступили на щеках Юзека.
— Какое дельце?
— Последнее.
— Побойтесь бога. Уже было последнее. Вы обещали.
Сизые губы буфетчика расползлись, обнажив обломки зубов.
— Ах, Юзек! Вы слышали такое слово — политика?
— К черту политику! Я хочу жить, а вы доведете меня до виселицы. Вы же дали слово, что оставите меня в покое. Уже и отец смотрит на меня косо.