Ядвига с болью смотрела на сына. Годы не прошли даром: морщины у глаз, седина на висках.
— Тебе тяжело было там?
— Ничего. Все плохое уже позади. — Ян, как в детстве, уселся у ног матери. — Я счастлив. Мне теперь хорошо и спокойно. — Всматриваясь в постаревшее лицо матери, попросил: — Расскажи лучше, как вы здесь жили?
— Что рассказывать? Только сердце надрывать.
Все же рассказывала. Рассказывала, как ушел на войну и пропал без вести Станислав, как гитлеровцы угнали в Германию Юзека и Элеонору, как она плакала и молилась за них всех.
— И за тебя, Янек, молилась! — Прижала платок к глазам.
Янек погладил руку матери:
— Не плачь. Теперь ведь все хорошо.
— Теперь-то хорошо. А если бы не пришли русские, мы бы никогда больше не увиделись. Мы так ждали Красную Армию! Впервые за три года я вышла в город. Как сыновей, целовала советских солдат. Они все шли, шли. С ними вернулся Станислав.
Ян встал, прошелся по комнате. Старый почерневший паркет поскрипывает под ногами. Раньше паркет не скрипел. Или, быть может, он так отяжелел за минувшие годы? Сказал в раздумье:
— Да, их слишком много.
— Кого много?
— Русских солдат, которые пришли в Польшу.
— Это счастье. Они спасли нас.
Ян с улыбкой посмотрел на мать:
— У тебя доброе сердце.
Ядвига проговорила горячо:
— К русским у меня доброе сердце. Если бы ты все знал! Мы так много страдали, так много пережили и научились узнавать врагов и ценить друзей!
Ян не знал, что и думать. Как все переменилось! Даже мать. Разве раньше можно было услышать от нее такие речи?
— Раньше ты говорила иначе.
— Ах, Янек! Но ведь то было до войны. Война показала нам, кто друг и кто враг.
Вернулся с работы Феликс. Увидев жену и сына, улыбнулся:
— Никак не наговоритесь? Сразу видно — любимец приехал.
— Мама настоящей большевичкой стала, — пошутил Ян.
О таких вещах старый горняк не мог говорить шутя. Сказал значительно:
— Теперь все честные поляки такими стали.
— Я понимаю ваши чувства… — начал было Ян, но отец перебил:
— Не в чувствах дело. Своими глазами видели мы, как горели польские села и города, рушились костелы, лилась польская кровь. Ты не знаешь, а ведь на нашей шахте гитлеровцы расстреляли каждого третьего рабочего. Третьего! Понимаешь? Советская Армия спасла нас, спасла Польшу.
Ян Дембовский хорошо знал: такие речи называются пропагандой. Красной пропагандой. Отец по несознательности, по простоте своей повторяет чужие слова. Слова русских. Все же проговорил мягко, чтобы не волновать отца:
— Мне кажется, что ты преувеличиваешь, отец. Уверен, что Англия и Америка помогли бы нам.
Старик побагровел:
— Черта с два! Помогли бы снова надеть ярмо. Нет, с Востока пришло спасение. Это точно, как то, что я — Феликс Дембовский.
Яну не хотелось спорить. Отец волнуется, нервничает мать. Да ну ее к лешему, политику. Заговорил примирительно:
— Я ехал домой с твердым решением: не заниматься политикой. Хватит. Сыт по горло. У меня одна мечта: быть просто человеком. Обыкновенным человеком. Забыть, что есть на свете коммунисты и империалисты, революции и контрреволюции, кровь и вражда, классы и партии. Мне хочется тишины и покоя. Только тишины и покоя!
Но Феликс покачал головой. Он любил во всем ясность и имел обыкновение до конца высказывать свои мысли.
— Мудрено в наши дни жить, зажмурив глаза и законопатив паклей уши. Мудрено! Разве только звезды небесные могут быть равнодушны к тому, что происходит на нашей грешной земле. Нет, сынок, ты солдат и должен знать, что во время боя нет нейтральной полосы. Так-то!
Странными и непостижимыми были такие слова в устах отца. Раньше, до войны, отец не занимался политикой, не ходил на собрания, не читал газет. Если выдавался свободный вечерок, то предпочитал перекинуться в картишки или со своим другом Адамом Шипеком отправлялся в ближайшую кавярню, чтобы посидеть над доброй кружкой пива. А теперь… Как все переменилось! Не в силах разгадать причины таких перемен, Ян проговорил с усмешкой:
— Я вижу, майор Курбатов был хорошим пропагандистом.
Отец еще больше насупился:
— Он был хорошим человеком. Советским человеком! Я гордился бы таким сыном. Он отдал жизнь за новую Польшу.
Вернулась с работы Ванда. Услышав слова отца, Ванда сразу же догадалась, о ком идет речь, и, по своему обыкновению, вмешалась в разговор: