После обеда они разошлись в разные стороны — Камил к витязям, Радим к ополчению, а Горан в терем, где княжъ устраивал судилище.
Гридница может и вместила бы в себя всех, как полтора года назад при памятном совете, но вот старикам долго там сидеть было бы тяжко. Поэтому решили вынести всё вверх на гульбище. Вот и возвели там помост, закрыли коврами, а поверх поставили престол резной из гридницы. Для старейшин на том же помосте лавку попроще. Напротив коник вынесли и на него не то что бы меха положить, даже простой холстинушкой не прикрыли. И для княжини место не подготовили.
На гульбище уже начали собираться княжники и витязи, все в нарядных одеждах. Горан прошелся по высокому крыльцу и между главами терема, задержался возле двери в его жилище, но не зашел внутрь, решив не менять простую волховку. Спустился вниз и у первой ступени стал дожидаться квилиновичей и воинов их провожающих. Полдень настал и солнце заметно пригревало голову, но ветер был ещё прохладным и влажным, стоять было жарко и холодно разом.
Но долго ждать не пришлось — наверху зашумели и успокоились, подали сигнал и в ворота завели то ли гостей, то ли пленников. Княжич поприветствовал их, кивнул братьям по дружине и повел всех по ступеням. На гульбище Горан взошел первым из них и поклонился княжу, объявил квилиновичей поимённо и отошёл в сторону.
Чужой княжъ после обмена пустыми словами с Тернием, расположившемся на мехах среди резных подлокотников, и с достоинством сел на приготовленный ему коник. Его сыновья и ближники хотели было встать рядом, но им тычками указали на место, заставили опуститься на колени. Горан смотрел на это безобразное действо и ухмылялся. Он вспомнил какой приём оказали ему с сестрой, да и скольких положили после, и ему было ни на крошечку, ни на капельку не жалко униженных из чужого клана.
Княжич наблюдал, как по старшинству высказывались его отец, старейшины, а потом и княжий дядя, и как проигравший ответ держал. Горан скучал все два часа, пока судили да решали, думали и спорили. Встрепенулся он и прислушался лишь когда старик Еля на правах старшего годами и коленами вышел в середину и объявил что порешили:
— Случившееся о том годе было бедой для обоих кланов, и хоть вина лежит на Квилиновых внуках, есть в том и наш недосмотр. Породниться теперь мы в этом колене не сможем, значит и свадьбе не бывать. И нашу Углешу мы больше сосватать честь по чести не сможем. За это род жениха должен расплатиться человеком, изгнать княжича Чеслава. За оскорбление, что наши люди учинили мы тоже расплатимся. С сего дня княжник Куча больше не будет частью нашего рода. — Еля прокашлялся, махнул рукой и его правнук Орёл ему принёс чашу взвара глотнуть. Потом старик продолжил: — Но это дело семьи одной и семьи другой. А война между кланами войной. За наших воинов, за наших гридников и кметов по вашей вине погибших виру берём землёй. За раненных — серебром. Тех, что в плену держали и целыми вернули, мы зерном оплатим по пять пудов, кто погиб или увечен стал, тем вы зерном возместите по двадцать пудов на каждого. На сим закончим и оставим обиды в прошлом.
Квилиновичи поднимались, кто бледный от гнева, кто красный от стыда. Их тяун, пришедший с княжем, даже почернел от досады. Он успел слёту оценить запрошенную виру и их когда-то богатую казну. Горан, провожая проигравших по крыльцу тоже вспоминал волхвов, сражавшихся против Стояновичей, половина из которых прорвалась во вторую сферу, и почти все из них были пришлыми. И как видел сейчас княжич по лицам, на пришлых волхвов и ушла богатая казна Квилинова клана. Остальное посчитать и он мог, как и любой из старших.
А на верху родичи не спешили расходится ещё долго, только Горану там пока не было место, ведь отец его до сих пор не простил. Да и надзирать за ним приставленные братья тоже в немилость угодили — на гульбище из мужчин и мальчиков их рода не было только троих: Камила, Радима и Кучи. Да и Горан был больше не как сын княжа, а как воевода старшей дружины — не чужой, но и не совсем свой.
Глава 12
Но все дороги мира замкнуты в кольцо,
И каждое лицо увидеть суждено нам дважды.
(Вольный пересказ песни баянника)
К вечерней трапезе Горан не пошел, только взял ковшик пряного вара, который то ли горчил от неудачно брошенных в котёл трав, то ли это самому княжичу было горько. Но не успел он выпить и половину, как прибежал отрок и передал, мол, княжъ в тереме ждёт и идти прям сейчас надо. Княжич и прошел сквозь сумерки по высокому крыльцу мимо стоящих караулом гридней. Остановился на гульбище возле входа в княжью главу, прислушался к слышимому из окна княжон рыданию и тихому голосу матери. Вздохнул и постучал в дверь, да не дожидаясь ответа вошел.
Внутри по затянутым закладными и браными тканями стенам бежали тени, запущенные затрепетавшими от получившегося ветерка огоньками лампад. Большая часть комнаты отгорожена занавесью, расшитой золотой нитью, а то, что осталось взору — стол, застеленный скатертью, и с резным сундуком вместо скамьи. Всё так же, как и помнил Горан из своей юности, даже светец на столе с двумя фитильками и медным щитком стоял всё тот же. В этот вечер поверх бумаг лежали, поблескивая накладками, в ножнах меч и кинжал. Странно, но Терний никогда не запускал светлячков, хотя при его силе и опыте это было бы не сложно.
Княжъ сидел на сундуке возле стола, повернув ко входу правую руку, а левую положив на скатерть и был суров и задумчив. Горан едва вошел, не спрашивая, встал перед ним на колени.
— Княжъ, — склонил голову княжич и мысленно спросил «Отец?».
— Пришел. — Голос тяжёлый, властный, не родительский, а княжий. — После судилища ты уже знаешь, зачем я тебя позвал.
Горан молчал, не смея шевельнуться. За последние годы отец с ним вот так без посторонних не разговаривал, особенно после начала опалы. А так, наедине и не по-отечески, а властно… Когда это было? Лет десять назад перед прорывом во вторую сферу. Руки невольно сжались в кулаки, пряча дрогнувшие пальцы. Он понял за миг до того, как перед ним об пол звякнул вынутый из ножен кинжал, длинный, надёжный, клинок полторы пяди длиной.
— Недостойные дети — позор чести и славы прапрадеда Стояна. Да и помни, что мы один из двадцати великих кланов, один из тех кланов, что когда-то писали Новую Правду. Из тех, старых, великих кланов почти половина сменилась, пала, сметённая малыми кланами, занявшими их место. Я не допущу, чтобы наш клан пал, подобно тем, — презрение и лёд в голосе доставали до самых костей, а сказанное ложилось новым грузом на плечи и сердце. — Слабаки среди нас — угроза роду. Избавься от неё! Избавься и вернись на своё место. Больше я упущенные сорняки не прощу.
В повисшей тишине было слышно как вскипело перегревшееся масло в лампадке в углу, той самой, у которой был самый большой огонь, и всхлипы Углеши, и шорох ветра по крыше, и стук собственного сердца. Горло сжало, как и всё замёрзшее, заледеневшее нутро.
— Да, отец, княжъ, — выдавил из себя Горан, попытавшись казаться спокойным.
Княжич взял лежащий перед ним кинжал и посмотрел на Терния, княжъ кивнул на дверь, отпуская сына.
На улице уже стемнело и на небе стали видны первые звёзды. После прошлой ночи с её танцем мириадов искр над головой, оно казалось бездонной пустотой, настолько тёмной, что у воспитанного воином княжича не находилось слов, которые ему и не были нужны. Беглый поиск по поместью и единокровный брат был найден.
Куча остался в избе, бывшей его узилищем весь год. Он не зажигал света, не закрывал двери, просто стоял лицом к печи и скрестив на груди исхудавшие руки на которых болтались околецы. Да и одет он был в ту же рубаху, даже не прикрытую сорочкой, и посконные, а не как раньше кожаные, гати.
— Старший брат, — заговорил княжник с неожиданной тенью насмешки и медленно обернулся. — Любит тебя отец, верит тебе.