— Что это я! Вы же вымотались. Да и, наверное, чуток... испугались? Как, Юра?
— Было дело,— ответил тот.
— Не испугаешься тут!—воскликнул Горька.
— А ты, Женя, что молчишь? — спросил Герман.— Не испугался, значит? Молодец! Вообще-то капитану, да еще одесситу, так и положено. Испугайся он — и корабль пойдет ко дну.
— Никакой он не капитан!—выпалил . Горька.— Трус он, вот кто!
— Ты что-то путаешь,— нахмурился Герман.— Говори толком.
— Пускай сам скажет!
Лицо у Женьки залилось краской. Его обычно чуть-чуть с нахалинкой глаза погасли, в них поселились стыд и растерянность.
— Ну, говори же!—подтолкнул его Герман.
— Да что говорить!— вдруг разозлился Женька.— Горька все сказал! Испугался я, точно. А вы что, нет? Только вы плавать умеете, а я...— Он не договорил, тяжело вздохнул. Это было так неожиданно, что сразу наступило молчание.
— Как же так?—наконец вымолвил Герман.— Плавать не умеешь... А школа юных моряков в Одессе?
— Туда не берут, если плавать не умеешь,— грустно усмехнулся Женька.— Соврал я...
— Может, ты и в Одессе-то не был?—насмешливо спросил Горька.
— Он там жил, я точно знаю,— вмешался Юрка. Ему стало жалко Женьку: может, потому что тот сразу признался, может, потому что одессит, а плавать умеет...
— Давай-давай, задавака!—засмеялся Горька.
Женька сердито стрельнул в него глазами, повернулся и понуро побрел в палату.
— Ты, Женька, куда? А в столовую? — услышал он Юркин голос. Оглянулся и увидел, что тот идет на ним... Они пошли рядом. В нескольких шагах от них плелся Горька. Он не решался догнать их, лишь прислушивался, стараясь понять, о чем говорят. Но различил только одну фразу: «Хочешь, научу тебя плавать?» Это спросил Юрка. Что ответил Женька, Горька не разобрал...
Дни в пионерском лагере летели быстро. Здесь было сытно и очень интересно. Ребята купались, загорали Собирали в лесу грибы, сушили их, сдавали на приемные пункты. Помогали соседу-колхозу убирать урожай...
Юрке с Женькой доверили хромую, с куцей гривой лошаденку и скрипучую, рассохшуюся телегу. Напросился на это Женька. По его словам выходило, что он чуть ли не с пеленок пас лошадей. Юрка расстроился. Оттого, что ему раньше не приходилось иметь дело с лошадьми. Еще оттого, что Женька опять наплел целый короб небылиц. Ну какие в Одессе лошади?
Когда же тот умело и довольно быстро запряг конягу, Юрка онемел от изумления...
Друзьям доверили возить зерно. Они наполняли им им току мешки, взваливали на телегу и везли в сушилку, оттуда — на склад. Лошаденка оказалась сущим мучением. Быстро и много груза возить она не желала, а точнее, не могла.
А тут еще, к несчастью, гора. Когда ребята съезжали с нее, направляясь на ток, телега напирала на конягу, п той поневоле приходилось бежать. Но было похоже, что она вот-вот упадет и протянет ноги.
Еще труднее лошадь одолевала дорогу в гору. Из сил выбивалась, таща поклажу. Часто где-то на середине подъема останавливалась, загнанно поводя худыми потными боками. Когда такое случилось в первый раз, коновозчики растерялись. Телега начала пятиться, старания ребят удержать ее не помогали. Ладно Женька сообразил сунуть под задние колеса по обломку дерева. Пришлось ждать, когда отойдет коняга. Кое-как выбрались, да и то лишь свалив с телеги пару мешков. Три пота сошло, пока друзья дотащили мешки до ровной дороги...
Ну и наматывались за день. Под конец буквально валились с ног. И все равно не забывали распрячь лошадь, накормить, напоить ее, отвести в конюшню...
Крепко, по-настоящему сдружила ребят эта работа. Оба очень огорчились, когда Женьке пришлось на неделю раньше вернуться домой: у него тяжело заболела мать.
С ним уехал и Горька: его ждала переэкзаменовка
Глава восьмая
Из лагеря Юрка вернулся только в конце августа. Сразу же побежал к Женьке. Но его дома не оказалось. Юрка даже расстроился. Немного развлекла его встреча с Горькой. Они поздоровались, поговорили, зашли во двор, потом в огород. Тут Юрка вспомнил жалобы матери...
— Кто-то огурцы и морковь у нас межует,— сказал он Горьке.
Тот встрепенулся, хмыкнул:
— Я знаю. Только...
— Кто? Говори!
— Не поверишь даже...
— Да не тяни!
— Женька это, понял?—выдавил Горька.
— Ты что?—возмутился Юрка.
— Не веришь — не надо!—обиделся Горька.— Своими глазами видел. Чтоб мне землю есть!
— Видел и ничего не сказал ему?
— Ему окажешь...— виновато ответил Горька.
— У своих?!—Юрка задохнулся от возмущения.
Как многие мальчишки, он сам увлекался этим занятием. Незаметно, межами, пробраться в огород, нарвать огурцов или моркови — в этом была своя прелесть. Правда, взрослые оценивали ее по-другому и платили обычно крапивой. Но железный закон улицы разрешал межевать в чужих огородах. Делать это у своих считалась подлостью.