В историю средневекового благочестия визионерки Хельфты вошли благодаря тому, в частности, факту, что, развивая разные мистические скрипты (см. далее), они стали родоначальницами мистики сердца Христова, бурно расцветшей в эпоху барокко. Мотив божественного сердца намечен уже Мехтхильдой Магдебургской, развит Мехтхильдой Хакеборнской и присутствует, стараниями сестры N, в книгах III—V «Посланника» Гертруды Великой. В аутентичной же книге II Гертруды мотив сердца вовсе отсутствует и представлен традиционным образом раны в боку у Христа, который, возможно, и является предысторией мистики сердца Христова.
2. Перформативность: предварительные замечания
Повсеместное возникновение на юге Германии и интенсивный рост женских доминиканских обителей свидетельствует, по крайней мере, о двух фактах: ширящемся социальном кризисе и привлекательном идеале, предложенном в условиях кризиса Орденом проповедников (см.: Langer 1987: 27). Идеал этот — евангельская бедность. Движение евангельской бедности (Armutsbewegung) зарождается, как полагает Г. Грундманн, в кругу власть имущих и обеспеченных классов. Оно есть реакция против богатства, хозяйственного и культурного роста, причем не извне, со стороны утесняемых и затронутых этим ростом в отрицательном смысле, но из среды тех, кто участвует в развитии и в стремлении к богатству и земному успеху (см.: Grundmann 1935: 194). Мы не будем погружаться в проблематику исторических исследований Г. Грундманна и О. Лангера (кризис, идеал, реакция «против»...), заметим лишь, пока не слишком заботясь о точности терминов, что уже на дальних подступах к предмету нашей работы женское мистическое движение XIII—XIV веков предстает перед нами в ореоле своей театральности, перформативности. Власть имущие и зажиточные покидали свою среду и место своего проживания, чтобы всю дальнейшую жизнь разыгрывать драму, какой бы та ни была, — причем не на подмостках праздничной площади, но в повседневном быту. Будучи строго индивидуальной, такая драма не предполагала построения в сценических формах новой модели коллективной жизни (в отличие, например, от общин поздней античности и раннего Средневековья, инсценировавших «Государство» Платона). Ведь как раз там, где конвент проявлял себя в качестве группы, социальной ячейки, всякая перформативность заканчивалась. Как субъект хозяйственной деятельности, конвент подчинялся совсем другим, экономическим законам и, забыв о евангельской бедности, предавался стяжательству и наращиванию капитала. Бессребреник-стяжатель и визионер-аферист (в первом качестве — в пределах частной перформативной практики, во втором качестве — в рамках экономической деятельности) суть примечательные персонажи эпохи заката германской мистики, эпохи первоначального накопления капитала. Либо стяжание включалось в перформативную практику, но это уже другая история — история, рассказанная М. Вебером.
Такое отслоение перформагивности от повседневного, неигрового монастырского быта очень заметно в автобиографии Г. Сузо: теплохладная братия осуждает его аскетические экзерсисы (см.: ГС 17), и в откровениях Кр. Эбнер: ее аскеза не одобряется приорессой, ее поносят и бьют на капитулах, хлещут метлой по щекам, а она хранит эту метлу втайне от всех и целует ее... (См.: ChE2 11—13, 17-18.)
И вот окормление этих и подобных конвентов было поручено Ордену проповедников. Оно легло тяжким грузом на плечи прежде всего доминиканцев Тевтонии с ее шестьюдесятью пятью переполненными женскими монастырями и многочисленными бегинажами, которых лишь в Кёльне и Страсбурге насчитывалось сто шестьдесят девять и восемьдесят пять соответственно (см.: Ruh 1989: 98). Памятники монашеской письменности говорят о соперничестве между францисканцами (босоногими) и доминиканцами (проповедниками) в стремлении подчинить себе женское движение в целом и каждую общину в отдельности. Явные следы неприязни ощутимы и в публикуемых нами текстах:
Когда ей (Ите фон Зульц. — М.Р.) пришла в голову мысль уйти в обитель сию (Тёсс. — М.Р.), то она сперва хотела от сего воздержаться, уподобившись своему духовнику, человеку доброму, босоногому. А тот отговаривал ее с вящей настойчивостью не уходить в наш монастырь, разглагольствуя о многих невзгодах <...>.
Однако реконструкция cura monialium, предпринятая Г. Грундманном с учетом работ Г. Денифле, это соперничество как будто не подтверждает или, во всяком случае, не считает решающим, отводя ему роль общего места в письменности доминиканок.