2. Перформативная практика и современный перформанс
Чтобы выявить наиболее важные черты перформативной практики позднего Средневековья, имеет смысл сопоставить ее с такой формой авангардного искусства, как перформанс. Уже на первый взгляд оба явления очень похожи, ведь там и здесь изобразительным средством является поведение автора. И изображает он этим средством не кого-то другого (тогда это была бы драма, именно литургическая и полулитургическая, в которую перформативная практика никогда не перерождается), но себя самого, вернее же свой, в соответствии с теми или иными принципами, идеализированный (типизированный) образ. Общим является также и то, что оба феномена, как старый, так новый, представляют собой импровизации — произведения, создаваемые в процессе их исполнения. В этом качестве они совмещают в себе спонтанность и жесткую организованность. Организованной является парадигма предзаданных и подлежащих разыгрыванию смыслов (скриптов), спонтанным — синтагматическое разворачивание смыслов, само их разыгрывание. Такое совмещение имеет место при подготовленной импровизации, но не при неподготовленном экспромте. На этих — впрочем, вероятно, самых существенных — моментах сходство двух феноменов заканчивается, и на его фоне проступают немаловажные различия.
Взять хотя бы отношение авангардного перформанса и старой перформативной практики к смежным видам искусства: изобразительному, литературному и театральному (пение, декламация, танец и прочее). Перформанс — произведение синтетическое (Gesamtkunstwerk), созданное волевым усилием из различных жанров и видов искусства. Старая перформативная практика — произведение синкретическое, использующее выразительные формы до их расчленения и разведения в разные области творчества. Ведь именно о синкретическом характере этой практики свидетельствует снятие всех оппозиций: оригинальности и подражательности, аутентичности и плагиата, индивидуального стиля и идиолекта, устности и письменности. Подобные альтернативы, как и противопоставление поведения и вербального текста, в рамках изучаемой нами традиции оказываются нерелевантными. Вместе с тем синкретическая сама по себе перформативная практика время от времени пользуется, как об этом свидетельствуют произведения Г. Сузо, смежными формами: настенной и станковой живописью (см.: ГС 53, 87), жанрами паремий (см.: ГС 87—89, 129—134), плачей Богородицы (см.: ГС 153, 203—204) и другими.
Кроме этого, следует различать меру вовлеченности в миметическую деятельность. В современном перформансе она невелика, ограничена во временном и в пространственном отношениях. В перформативной практике средних веков эта мера почти абсолютна. Миметическая деятельность длилась большую часть жизни харизматика, поглощая ее почти без остатка. Средневековая перформативная практика — не что иное, как жизнь в мифе, в постоянном воспроизведении его протосюжета, с учетом его базовых смыслов и ценностей. Если она (с ее самобичеваниями, разведением на себе червей и поеданием чужой мокроты) кажется странной, то такую странность следует приписать образу мира, в который она вписана. Сама же она очень рациональна, логически выводима из этого образа, тонко настроена на него. По существу, старая перформативная практика представляет собой идеальное воплощение культурной жизни, способ и форму жизни в культуре. Что же касается авангардного перформанса, то он не обоснован соответствующим мифом, за ним не стоит образа мира, сколько-нибудь отличного от образа мира повседневной жизни.
Современный перформанс имеет четыре образующих его элемента: время, место, тело акциониста, отношение акциониста и зрителя. Применительно к старой перформативной практике последний элемент должен быть пересмотрен, ведь зрителем харизматика, по его мнению, был сам Бог. «Я показала оное Богу» («Ich zeigte es gotte») — обычное замечание Элсбет фон Ойе (Aut. 19, 6—7). Образный ряд, оформлявший собой перформативную практику, никогда не обращался вовне к зрителям, но всегда вовнутрь, наносился на теле, исподней одежде, стенах келий, частных часовен, на бумагах из личного скарба. Затем, однако, следовал разворот к публике. Тайны Божьи, сообщенные наедине харизматику, раскрываются людям ради их же спасения. Харизматик — посредник между Богом и миром, а не единоличный держатель божественных тайн. Но сама по себе перформативная практика Средневековья, несмотря на свою массовость и, так сказать, «эпидемический» характер, была строго индивидуальным явлением, разворачиваясь лишь между Богом и харизматиком. В этом также ее отличие от авангардного перформанса, который может исполняться несколькими акционистами.