Естественно, что в пространстве актуализированных мифологических смыслов любое из действий может претерпеть гиперсемантизацию, получить второе, мифологическое значение. Можно ли с помощью плетки прибить что-нибудь к чему-либо? Можно: «Тогда он брался за плетку и пригвождал себя, в вожделении сердца, вместе с Господом ко кресту <...>» (ГС 37). Перед этим Служитель прошел четырьмя галереями крестового хода и поднялся в церкви к решетке — тем самым миновав вместе с Христом путь его скорби и поднявшись вместе с ним на Голгофу (см.: ГС 36—37). Плотную вписанность бытового действия и повседневной предметности в парадигму мифа демонстрирует также трапеза Служителя, когда он посвящал каждый кусок и глоток памяти того или иного насельника неба (см.: ГС 27—28). Но, проживая перформативную практику, можно не только вписываться в миф, но и стать в игре, подобно Иисусу Христу, замковым камнем, на котором держится весь свод этого мифа. Даже простое передвижение по комнате, коль скоро в ней развернуто координатное пространство и она напоминает собой симультанную сцену, может стать центральным событием в истории мироздания. Совлекши с себя две перекрещенные, утыканные гвоздями палки, цюрихская страдалица Элсбет фон Ойе не только прервала свою связь с Божеством:
Я совлекла с себя крест по какой-то причине, но мне было сказано: «Ты отняла у себя канал истечения (din hinfliezinden kenel), по которому сосешь и тянешь Мой мозг из Меня в глубочайшее основание своей души», —
но и сделала невозможным дальнейшее разворачивание Лиц в Божестве, ведь
«Твой крест есть новорождённая вена, через посредство которой бурлящая любовью кровь Моего распятого Сына втекает в глубокое основание Моего отцовского сердца и звучит в нем».
По этой причине скрещенные палки пришлось срочно нацепить на спину обратно.
4. Эгоцентризм опыта
Выше говорилось о том, что, несмотря на массовый, эпидемический характер, перформативная практика была строго индивидуальной и неизменно разворачивалась между Богом и харизматиком либо замещавшей его душой: самой любимой, единственной.
Убежденность в том, что, «приняв на Себя плоть, Он сошел ради меня», завещал монахиням еще клервоский аббат (Cantic. 1: 278). Мысль эта проходит красной нитью через все женские мистические сочинения 1-й половины XIV века: «<...> любимейшая Моя и блаженнейшая <...>» (с. 69 наст. изд.); «Ты мне одна из самых любимых среди детей человеческих на земле» (ChE1 208); «Ты Мне милей, чем какой-нибудь другой человек на земле, исключая лишь одного. А с нынешнего дня и весь год ты у Меня, вообще, самый любимый человек на земле. <...> Мое божественное сердце склоняется больше к тебе, чем к кому-либо другому» (с. 162 наст. изд.); «Я <...> ныне окормляю тебя благостной силой как самую любимую Мной» (с. 161 наст. изд.); «<...> я одна из Его самых любимых <...> Он сотворит во мне <...> величайшие дела, какие с кем-либо творил» (с. 257 наст. изд.).
Но мысль об избранности и единственности каждого харизматика являлась достоянием не только литературной продукции. Она была внедрена в повседневный опыт монахинь. Свидетельством этому приведенная выше цитата из проповеди 76/1 (Pf.) И. Экхарта (см. с. 361 наст. изд.).
Итак, опыт монахинь предельно эгоцентричен. Каждая из них реорганизует христианский миф вокруг своего «я». Каждая — ровня его персонажам и готова единолично решать мифологические задачи, ничего не оставляя десяткам и сотням других харизматиков: носить Иисуса во чреве (А. Бланнбекин), питать его, «Чадо» свое, молоком (М. Эбнер), изготавливать из своего тела всё, что необходимо для ухода за ним (Адельхайд из Фрауенберга), обеспечивать посредством двух палок с гвоздями циркуляцию Лиц в Божестве (Элсбет фон Ойе). Без харизматика не быть ни Богу, ни миру: кто, если не я! Но и харизматик — притом, что его сотни и сотни — должен быть такой только один:
И дивилось всё небесное воинство, ибо не было на земле такого человека, с кем Бог сотворил бы столь великие чудеса. <...> Тогда мученики возопили: «Господи, мы много боролись и проливали кровь нашу ради Тебя, но среди нас нет такого, с кем бы Ты сотворил столь великие чудеса на земле, как с сим человеком» (Фр. Зундером. — М.Р.).