— Ну что ж, вам виднее, как хозяйствовать.
А я подумала: был Чукичев, ничего не понимал в нашем колхозном хозяйстве, и единственно, что мог, так приказывать, а с этим вроде можно работать.
Вечером, когда в село возвращались, нагнали стадо колхозных коров. Одна корова отстала, еле плетется, прихрамывает. На передней ноге у нее копыто лопнуло и висит, ступить мешает. Бедняга измучилась, а пастух не видит, остальных коров погоняет. Догнала я эту корову, остановила. Что же с ней делать? Ни топора у меня нет, ни ножа. Нагнулась и что было силы рванула треснувший кусок копыта. Корова от боли чуть набок не повалилась. Я испугалась — боднет, чего доброго. А корова пошла себе дальше, слава богу.
Захаров все это видел и, когда я подошла, головой покачал:
— Лихо это у вас получилось, Анна Васильевна!
— Да чего ж лихого, когда пастух — дурень слепой. Животное мучается, а ему хоть бы что.
Прошли еще немного, и вдруг Захаров ни с того ни с сего спрашивает:
— Когда в партию заявление думаете подавать?
Я даже на месте остановилась от неожиданности.
— В партию? А что я такого особенного сделала? Степан ведь колхоз организовал, а я…
— А вы заменили его в самое трудное время и сейчас, вижу, на своем месте. Я же видел, как вы с людьми разговариваете! Слушают, уважают вас люди, и дело вы знаете. Ну, когда заявление будете писать? А я рекомендацию дам.
После этого разговора я действительно заявление в партию подала. Жалела, что Степан не дожил до этого дня: так и отпечаталась я в его памяти растрепанной молодухой.
В 1960 году наш колхоз стал отделением крупного совхоза. Меня сразу назначили управляющей этого отделения, другого человека даже не искали.
Сначала, если честно сказать, не пришлось мне по сердцу это преобразование. Ну, действительно, жили мы к тому времени уже крепко, сами себе хозяева… А потом сообразила: колхоз ли, совхоз ли — цель-то одна.
Сколько я собиралась осушить один болотистый луг, чтобы сделать его машинным, чтобы не вручную косить. Собиралась, да все руки не доходили — не хватало ни времени, ни сил все успеть, все сделать. А тут сказала директору, сразу экскаватор прислал. Вырыли канаву, воду спустили — от болота одно название осталось.
Сейчас у нас все хорошо зарабатывают, все довольны: старики пенсию получают заслуженную. И свекровь моя тоже получала бы, да умерла она в шестидесятом году.
Сама я теперь тоже не та, что прежде. Сто разных семинаров и кружков прошла, кое-что в голове осталось. Не теряюсь, как прежде, когда решение какое-нибудь надо принять. У людей многому научилась. К примеру, Надя, зоотехник наш, вернее — бывший зоотехник, очень многим мне помогла. Приехала к нам в колхоз после института, я ее к себе на жительство определила: одной-то скучно. Вот придем мы вечером с работы, поужинаем — и обе за книгу. Что мне непонятно, Надя объяснит.
Правда, недолго она у нас оставалась, всего три года. Приехал мой Сашка в отпуск, увидал ее и, не долго думая, в Воркуту к себе забрал. Невесткой я довольна: ученая и характер хороший. Недавно у меня внук появился, Степаном в честь деда назвали.
Ну, вроде все я рассказала, ничего не забыла.
Сейчас по-прежнему работаю управляющей, на пенсию пока не гонят, и я не тороплюсь.
На работе, если что не так, спорю, как и раньше, своего добиваюсь. Никак не угомонюсь! Случается, и с самим директором в спор вступаю. Не всегда, конечно, права оказываюсь, и порой мне самой стыдно бывает за свое упрямство. Но вообще мы с ним ладим: он человек умный, все понимает, а это главное. Да и меня знает: если Конакова обещала, то в лепешку расшибется, а выполнит.
По секрету вам скажу, что спор, однако, с ним собираюсь опять затеять. Он-то этого еще не знает. А спорить обязательно буду, я уже решила.
Дело в том, что хлеб мы сейчас почти не сеем, потому что наше отделение стало целиком животноводческим. Посчитали, что хлеб нам выгоднее привозить.
Но я вот что думаю. Ведь рожь у нас всегда хорошо росла. И, не приведи бог, случись какое-нибудь бедствие, как бы нам без хлеба не остаться. Хоть бы ради семян, а рожь, я считаю, надо сеять. Чтобы на всякий случай про запас иметь. Директор, наверное, скажет: перестраховщица, ты, бабка Анна Васильевна. А я никакая не перестраховщица, просто хозяйственная. Поживи-ка ты с мое, отвечу ему… Ох, чувствую, будет спор!
Шестой десяток живу на земле среди людей, и все мало, все жить хочется. Говорят, жизнь прожить — не поле перейти. И горя в ней и радости — всего хватает. И на мою долю не легкая дорога выпала, и все же иду я по этой дороге, и коли кто спросит: «Анна Конакова, какой ты свою жизнь назовешь?» — я отвечу: «Обыкновенной».