Нет, не нагоняет уныния предзимний лес, если ты охотник. Микулай ждал снега нетерпеливо; еще таяли на теплой земле белые мухи, а его уже тянуло в лес, дотерпеть не мог. Неделю назад пошел бродить по слякоти, по сырости — просто чтоб охватило предчувствие близкой охоты.
Шел он с собакой; в редколесье, у сортовой наезженной дороги, собака нырнула в кусты и запела, залилась: «Ай-яй-яй-яй!» Микулай тотчас догадался, кого она гонит.
Он подошел к кустам. В грязи, заполняясь стылой водой, виднелись знакомые отпечатки следов. Куст рябины был согнут, с надломленных веток оборваны ягоды. Медведи только что ели рябину. Осенью, перед тем как залечь в берлогу, медведи всегда едят рябину — она прочищает желудок.
Лай собаки все отдалялся, уплывал за ельники, к Большому озеру. Километра на три простерлось это озеро, полукругом охватывая лес. Оно было когда-то руслом Вычегды, а потом река изменила путь, ушла из леса, но на память оставила голубое полукружье.
Медведица с медвежатами не станет плыть через озеро. Скорей всего, она пробежит берегом и опять выскочит на дорогу — вон там, в лощине… Микулай машинально потрогал топор за поясом и начал спускаться по топкой колее.
Лай собаки, кажется, стал громче. Да, он приближался — медведи бежали берегом озера. И они выскочили на дорогу в том месте, где предполагал их увидеть Микулай, выскочили бесшумно и пошли махать вверх по дороге, блестевшей от луж. Еще секунда, и медведица заметила Микулая; ее прыжки стали неуверенными, она остановилась. Медвежата обогнали ее, но оглянулись и тоже встали.
Перед медведицей был голоухий с ружьем, и сзади настигала собака, и чем ближе слышался ее лай, тем яростней и злее он был. Маленькие глаза медведицы сверкнули затравленно. Этот с ружьем вызывал в ней больший страх, нежели собака; вот он стоит на дороге, не позволяя убежать и увести от опасности медвежат. Если сделать новую петлю по берегу озера, он снова встретит на дороге. Он же слышит собаку. Он хитер.
И медведица, вся наливаясь силой, пошла вперед, примериваясь, откуда ловчее прыгнуть.
— Я не трону, — тихо сказал Микулай.
Пятясь, он сошел с дороги, спиной раздвигая кусты. Только на всякий случай поднял ружье. И вновь растерянными стали движения медведицы, она не понимала, почему он спрятался в кустах. Может быть, для засады?
— Не трону, не трону… — повторил Микулай.
Медведица пробежала по дороге, прижимаясь к противоположной обочине, и когда миновала самое страшное место, напротив голоухого, то повернулась, подзывая медвежат, и они, будто обо всем догадавшись, стремительно проскочили опасный участок дороги. Уши у них были прижаты, а шерсть была мокрая, и они казались очень худыми.
Вылетела на дорогу собака; наверное, опешила от близости медведей и оттого, что хозяин стоит рядом и не стреляет; потом кинулась вдогон.
— Шыть! — крикнул ей Микулай.
Собака осела, скользя по грязи лапами. Воротник у нее стоял дыбом, пасть была оскалена, сморщенный нос дрожал и дергался. Микулай хотел погладить ее, чтоб успокоилась, протянул руку — отпрянув, собака яростно цапнула за пальцы…
Он не ударил собаку. Он сам был виноват — держал ружье поднятым, собака ждала выстрела и обманулась. А раз выстрела нет, собака должна преследовать зверей дальше. Ей ведь не объяснишь, что Микулай вообще не станет стрелять.
Микулай вытер кровь, обмотал руку чистой тряпицей, в которую был завернут хлеб. Потом снова наклонился к собаке и погладил ее. Она далась погладить, заколотила хвостом, но в глазах у нес было мучительное недоумение.
— Все хорошо, — сказал Микулай, — Все правильно.
Теперь он шел по белому, посветлевшему, словно бы раздвинувшемуся лесу, читал следы на свежем, неуплотнившемся снегу, прикидывал, сколько зверя и птицы осталось в лесу. Белки нынешний год мало, под елями не чешуйки рассыпаны, а валяются кривые шишки. Сожмешь такую шишку в ладони, и посыплется труха — шишка червивая. Значит, белка уйдет из этого леса, и главной, самой добычливой зимней охоты не будет.
Ну что ж, белка вернется на будущий год. Она уходит в голодные зимы, а потом возвращается на свои места, где родилась. Если останется стоять лес, белка вернется. Она не испугается ревущих тракторов и машин, потому что живет на свете всего два года; нынешние белки не помнят, какими были прежние леса; белкам кажется, что всегда здесь ревели тракторы и машины…
И медвежатам, наверное, уже не представить леса без людей и машин.