Микулай двигался с угора на угор, читал следы, слушал отчетливые в тишине звуки — хеканье и прыжки собаки, рыскающей где-то впереди, вздох еловой лапы, стряхнувшей с себя снег, комариное попискивание королька, крошечной пичужки, суетливо шмыгающей на вершине дерева, — и вдруг осознал, что идет в определенном направлении. Ищет берлогу.
Оказывается, в голове Микулая сложился план — где ее искать. Медведица не заляжет у Большого озера, где ее потревожила собака, не заляжет и за овсяным полем, где много дорог. Если она не ушла, то устроит берлогу в самом спокойном и далеком от деревни месте.
И Микулай незаметно для себя повернул именно туда. Он усмехнулся, когда это понял, но продолжал идти, только ускорил шаги, потому что путь был неблизок и домой воротишься затемно.
Неужели Микулай уже утром предчувствовал, что пойдет к берлоге? Нет, он не собирался идти. И все-таки предупредил жену, чтоб она сбегала на конюшню и задала корм лошадям, если он задержится.
Значит, чувствовал, что задержится…
Подул северо-восточный ветер, задымили вершины деревьев. Посыпался снег — сначала с ветвей, а затем с низкого неба, которое по цвету было темней, чем снег.
Этот ветер всегда приносит метели. К вечеру завьюжит сильно, вон и белки попрятались в гнезда, и корольки своими комариными голосишками предвещают непогоду. Это хорошо, пусть валят снега. Завтра никто не обнаружит следов Микулая, ведущих к берлоге, да и саму берлогу вряд ли отыщешь.
Завтра без лямп — широких, как лопаты, охотничьих лыж, обтянутых оленьей шкурой, — в лес не сунешься.
Микулай спустился с последнего угора; за ним лежало болото, еще неровное под тонким снегом. Низины, где стояла незамерзшая вода, были цвета лошадиной мочи, над ними курился пар. Идти по болоту стало трудней. Микулай почувствовал усталость, у него покалывало сердце. И собака больше не рыскала по сторонам, трусила вблизи, высунув розовый язык.
Микулай подозвал собаку и пристегнул на сворку. Теперь надо быть осторожным. Уже недалеко до сухой песчаной гривы, где медведица, наверное, устроила берлогу. Микулай еще не знал, как будет искать эту берлогу. Он только знал, что нельзя пускать собаку, она потревожит зверей. Медведица еще не заснула крепко, лежит «на слуху», ловит звуки и шорохи; она может выскочить из берлоги. Тогда дела плохи. Уйдет вместе с медвежатами и во второй раз заляжет не скоро. А может, и совсем не заляжет, сделается «шатуном». И ей конец…
Нельзя сейчас беспокоить ее.
Микулай одолел болото, выбрался на сухой его край. Привязал собаку к дереву. Собака волновалась — нюхала воздух, поленом вытянула хвост, только конник его вздрагивал.
— Шыть! — сказал Микулай, и собака присмирела, сев у ствола.
Дальше он пошел один. Медленно шел, ощупывая взглядом валежник и упавшие от ветра елки с корнями-выворотнями. Где-нибудь под таким выворотнем устроилась медведица, Это ведь удобно — уже готовая яма в земле, а сверху готовая крыша из корней, дернины и мха.
В давние времена на этой гриве был монашеский скит; сохранился остов рубленой часовенки и еще какие-то строения, уже не разобрать какие. Нога вдруг ступала на затянутое мхами бревно и проваливалась в склизкое, волокнистое месиво. Иногда попадались валуны, расставленные правильным четырехугольником, и можно было догадаться, что они когда-то служили фундаментом.
Здесь, на самом высоком месте гривы, и отыскал Микулай берлогу. Случайно наткнулся. Медведица оказалась сообразительней, чем он полагал. Она устроила жилье не под выворотнем, как обычно делают медведи. Она обманула всех.
В зарослях елок догнивал сруб — вероятно, это была когда-то банька, потому что внутри виднелась полуразрушенная печка-каменка. Южная сторона сруба истлела совсем, а северная задралась и накренилась, И вот там, под накренившимся срубом, занесенным снежком, чернела неширокая дыра, и воздух над нею чуть-чуть морщился, дрожал, и краешек снегового одеяла подтаял…
Умно поступила медведица, ничего не скажешь. Весенняя вода не затопит высокое место, не выгонит прежде времени из берлоги. И голоухие сюда не придут, лес тут не деловой, мелкий. Не живут здесь промысловый зверь и птица, и охотникам незачем продираться в это пустое мелколесье.
Тянул над гривою северо-восточный холодный ветер, наискось летел снег, засыпая и камни, и трухлявые бревна. На глазах у Микулая сужался вход в берлогу, затягивался подтаявший краешек.
Микулай представил себе, как они лежат в яме — все трое — мордами ко входу, темные уши еще насторожены, а глаза уже полуприкрыты, в них дрема и усталость.