— Какая разница, о чем я мечтал? Ты дал мне все и даже больше.
— Все земное, — уточнил я. — Но ты думал о чем-то другом.
— О взмахе твоих крыльев в ночи, о карете, плавно мчащейся или летящий над мостовыми безлюдного города, о сборище грациозных теней, об их поцелуях, о крови на их губах, — искренние слова прорвались, как поток через плотину. Марселю наконец-то удалось преодолеть свою честность и признаться во всем напрямик. — А где те ночи, когда я рисовал у окна, ожидая ангела. Того, кто будет лишь моим другом, а не предметом всеобщего поклонения. Там, в мансарде Рошена, ты был недосягаем и в то же время очень близок, здесь при дворе ты стал каким-то чужим.
— Я не ищу восхищения этих людей, я только ими повелеваю. И я не хотел трона, мне его навязали настойчивостью. Но подумай, Марсель, если бы не я, то это место мог бы занять кто-то еще более кровожадный, чем Августин. Я пытаюсь удержать зло за стенами Виньены и как-то облегчить жизнь тех, кто в ней обитает, а другой с радостью и широко распахнул бы ворота, чтобы впустить это зло сюда.
— Да, конечно, на тебе ответственность за весь мир, а не за меня одного, — согласно кивнул он и, кажется, снова ощутил восхищение. — На тебе лежит ответственность за всех подряд, ты должен учесть интересы каждого.
Но, к сожалению, я не могу каждому помочь, не могу спасти даже самого себя, могу только, развлечения ради, устроить еще одно ночное аутодафе, еще более грандиозное, чем в Рошене у Августина.
Этого говорить вслух я не стал. Марсель бы меня не понял. Он не знал обо мне слишком многого. Не знал вообще ничего, кроме того, что придумал обо мне он сам. А я не спешил его переубедить. Мне нравились его восхищение и его преданность. Я был рад тому, что хоть кто-то меня ценил.
— Ладно, будем считать, что на какой-то срок роль приближенного короля тебя устраивает, а потом, кто знает, может и в нашей жизни наступит новая веха… — я попытался как-то ободрить своего понурого друга. Хотя на самом деле причиной его дурного настроения могло быть не только одиночество. Я, явно, ощущал нечто потустороннее вокруг мастерской, какой-то незримый флер, в котором, как в паутине, запутались воспоминания о чувствах, голосах и шагах, тех, кто здесь не жил. Всего лишь слабые отголоски, но они меня насторожили.
— Эдвин, не сочти это моей фантазией, — осторожно начал Марсель. — Но с тех пор, как прибыл в Виньену, я ни разу еще не оставался один…
Он осекся, явно, не зная, как продолжить. Как все это растолковать? Но объяснения были бы лишними. Я отлично понял, что он имеет в виду. Не один, в то время, как в мастерской, кроме него, нет ни души. Кругом пусто, но художник отлично знает, что, несмотря на видимую пустоту, рядом кто-то есть. Кто-то притаился и ждет, или же уже говорит. Может, кто-то уже успел вступить в контакт с предметом своего наблюдения. Я вдохнул спертый воздух в мастерской. В ноздри мне ударили запах красок, масла стружек дерева и холста, и что-то еще, похожее на почти забытый аромат из далеко прошлого.
Я с участием кивнул Марселю. По моим едва шевельнувшимся губам он ясно прочел слово «продолжай!».
— Недавно на улице какой-то незнакомец, как бы нечаянно, толкнул меня и сунул в руку записку. Это произошло там, на площади, в торговых рядах, куда я часто хожу за красками. Тогда был вечер, и в темноте я не успел рассмотреть его лицо.
— Что было в той записке? — спокойный тон давался мне лишь скрепя сердце. Кулаки уже сжимались от горячего желания проучить наглецов.
— Там было сказано, что если я немедленно не расстанусь с тобой, то произойдет нечто страшное, — Марсель немного стеснялся говорить об этом, но я и так понял, что к упомянутой угрозе автор, наверняка, приписал еще несколько и более обидных выражений.
— Где та записка? — если бы только можно было прикоснуться к бумаге, ощутить запах чернил и кожи того, кто водил по ней пером, заметить различимые только для моего глаза отпечатки пальцев и понять, что за сила двигала обидчиком.
— Я ее сжег.
Ответ Марселя меня не удивил, но я все же строго спросил:
— Почему?
Мне хотелось услышать, как он сам опишет свои ощущения.
— Ну… — он помедлил, дрожащими пальцами отвел прядь за ухо и с преувеличенным вниманием уставился куда-то мимо меня, на давно потухший зев камина. — Я, наверное, схожу с ума, но, куда бы я ее не запрятывал, эта бумажка все время попадалась мне под руки. И пока она лежала в ящике стола, мне казалось, что кто-то за мной следит. Знаешь, такое неприятное ощущение, будто чьи-то глаза жадно ловят каждое твое движение, каждый жест и каждую мысль.
Марсель перевел дух и добавил:
— Удивляюсь, как этот проклятый клочок бумаги умудрился не восстановиться из пепла.
— Ты говоришь о нем с таким же почтением, как о живом существе, — невесело усмехнулся я.
— Клянусь, он был живым, — горячо возразил Марсель. — По крайней мере, мне так показалось и камердинеру тоже. Он зашел, чтобы привести в порядок мои вещи, но с комода, где лежала записка, на него свалился канделябр. Я все видел. Видел, как ни с того, ни с сего разбилось зеркало и сильно поранило слугу. Если не веришь мне, то спроси у него, взгляни хотя бы на бинты на его руках и лице, и пусть это будет доказательством. Хотя ты и так, наверное, видишь, что я не лгу.
Тонкие пальцы Марселя на этот раз скользнули к собственному виску, как бы подчеркивая слово «видишь». Вижу ли я, что творится в его мозгу? На этот счет Марсель ни секунды не сомневался.
— Друг моя, твои мысли запутаны так, что самый опытный чародей не отличит в них правду от лжи, — ободряюще улыбнулся я.
— Но ты ведь не чародей, — Марсель слегка сощурился, так, будто сияние, исходящее от моего лица, слепило ему глаза. — Это ведь неправда?
— Почему это слово пугает тебя?
Он пожал плечами, так словно сам не мог этого понять.
— Чародей, — повторил я, будто пробовал слово на вкус. — Так обычно называют того, кто умеет многое из несвойственного людям. Он может то, чего не могут другие и уже за это заслуживает всеобщего осуждение, а в Рошене даже костра.
— Ну, тогда хорошо, что мы не в Рошене, потому что меня тоже стали считать слишком отличным от других. «Не таким, как все», — без стеснения процитировал он что-то из чужих случайно услышанных бесед.
— Ты и есть не такой, как все, иначе бы ты никогда не увидел меня в своей мастерской.
— Ангела во плоти, — прошептал он и не показалось ли мне, что к его обычной интонации прибавилась легкая толика сомнения.
— Или демона, — игриво кивнул я, силясь понять, в чем конкретно он сомневается: во мне или в собственном рассудке.
— Эдвин! — Марсель взглянул на меня с прежней симпатией и легким осуждением. — Разве может все то, что о тебе сочиняют, иметь хоть немного общего с истиной.
— А-а, значит, кое-что ты все-таки слышал, — шутливо обличил его я. — Выкладывай все и немедленно, иначе нам придется совершить долгий полет до пекла.
Он оценил мою шутку и тоже рассмеялся.
— Я слышал многое, но не только от людей, — проговорил он и легко коснулся медальона у себя на шее. — Иногда мне кажется, что я могу понимать язык птиц, и зверей, и…
— И тех послов, которые объясняются на иностранных языках, которых ты никогда не учил, — докончил я за него. — Не беспокойся, такое восприятие мира для тебя в порядке вещей. Помнишь, я сказал тебе когда-то, что это мой дар.
— И ты всех, заслуживших твоего внимания, одариваешь столь щедро?
— И еще щедрее, — кивнул я, вспомнив про Розу. — Я бываю великодушным, но я же жестоко караю, когда это необходимо.
— А кто-нибудь в Виньене знает о том, кто ты есть… на самом деле?
Я отрицательно покачал головой.
— Об этом знал только тот, кто был королем до меня, а для других истина не имеет значения. Они видят лишь то, что хотят видеть, но тот, кто проницателен, все поймет, как понял ты, — я внимательно посмотрел ему в глаза и чуть было не прошептал «ты уже почти обо всем догадался, Марсель.»
Загляни поглубже, загляни в мои глаза, и ты все увидишь. Ты увидишь его и содрогнешься. Его вид заставит тебя с криком выбежать из дворца, пронестись по спящим улицам и скинуться с первого обрыва. Так я сказал бы ему, если б надо мной хоть на миг возобладало злое начало, но этого не случилось. У меня не хватало смелости признаться ему во всем, и поэтому я просто отвернулся, чтобы он сам не смог заметить тень в моих глазах.