Это лучше дешевых голливудских пугалок. Это то, что живет в нас. Это самое крутое реалити-шоу, которое творится на телевизионном экране под названием мир. Да, вот так бы я изменил телевидение.
В это время вода в кастрюле начинает кипеть. Белая пена поднимается из-под крышки. Я беру пачку макарон – наконец-то социальная дура купила не гречку – и высыпаю ее содержимое в кастрюлю. Реклама кончилась, и теперь играет группа Корн.
День в самом разгаре, весь город и весь мир в движении. Но только не я. И я не парюсь.
Я на своей волне; я тоже двигаюсь, но по своей оси и со своей, удобной для меня, скоростью. Мне так проще, да и по-другому я все равно не смогу. Я просто смотрю телевизор и готовлю жратву.
А потом сажусь есть. И снова смотрю телевизор. Солнце бросает тусклый отблеск на экран. Солнце скользит по занавескам. Я доедаю макароны и понимаю, что хочу спать. Бросаю тарелку в раковину и еду в комнату. Ложусь, не раздеваясь, и сон настигает меня моментально.
Сны подобны телевидению. Густая патока сна обволакивает тебя, втягивает, начинает показывать свои программы. Плавно движутся неясные образы, вспыхивают мимолетные сюжеты, появляются их герои. Кажется, что ты участник какого-то шоу, непонятного и при этом колоссального по масштабам. Здесь нет ведущего, есть только зрители. Молчаливые, но причастные. Во сне каждый может стать чем-то большим, чем является. Как и на телевидении.
Я просыпаюсь около семи часов вечера. Комнату окутывает легкая неплотная тень, солнечный свет за окнами потускнел, словно заляпанный руками кусок металла. Время моей охоты близится.
Слезаю с кровати, сажусь в свою коляску и направляюсь к шкафу. Достаю винтовку, нежно глажу ее холодную поверхность. Ну, что, красавица, споем сегодня нашу любимую песню?
Я еду на кухню. По телевизору показывают вечернее ток-шоу, сборище серого сброда, глупое и бесполезное. Я подъезжаю к окну и отворяю боковую створку.
Вечерний ветер врывается в кухню, шевеля занавески, словно огромные листья сказочных деревьев или паруса невидимой каравеллы. Тени глубокими морщинами легли на кожу улицы. Толпа оживленно ползет в разные стороны, глупая-глупая гусеница-толпа, глупая как любое вечернее ток-шоу.
Я осторожно высовываю ствол винтовки в окно – так, чтобы с улицы его было незаметно. Я чувствую, как слегка подрагивает в моих руках оружие, влекомое земным притяжением. Чувствую, как с нарастающим напряжением колотится мое сердце. Колотится в предвкушении лучшего шоу в моей жизни. Я выстрелю в телевизор мира. Стану его героем, незаметным, но от того не менее сильным и властным.
Я поглаживаю приклад, пальцы тянутся к спусковому крючку. Всему свое время, всему свое время, мои дорогие! Я приближаю глаз к оптическому прицелу.
О, как это круто видеть мир сквозь оптический прицел винтовки. Словно на экране телевизора, только телевизора куда более живого, движущегося, пульсирующего. Я вижу толпу почти в упор, ее колыхание, похожее на колыхание желе или медузы на поверхности океана (а ведь я видел все это лишь по телевизору…); пальцы потеют, пальцы только ждут сигнала мозга.
Я шарю взглядом по толпе, выискивая сегодняшнюю жертву. Женщина с ребенком – неинтересно. Толстый тип, красный, разморенный ходьбой и вечерней духотой, - это уже намного круче. Но все-таки сегодня хочется не этого.
Нужно найти человека, обычного во всех смыслах человека, задавленного грузом повседневных хлопот, погрязшего в этом жестоком по отношению к нему мире, зрителя – да, именно зрителя! – наблюдающего это глупое шоу, только наблюдающего – неспособного что-либо изменить. Вот кто должен стать моей жертвой.
Моя винтовка, пульсируя, ищет свою мишень. Одна за другой промелькивают человеческие головы: стриженные и патлатые, седые и крашенные, грязные и зализанные лаком, стянутые заколками или бантами, прикрытые кепи или шляпами – такие уязвимые, такие болезненные. Переполненные страхом изнутри. Страхом за собственный покой.
Пропускаю мимо двух-трех человек. Не те. Упираюсь взглядом в человека в сером костюме, клерка или что-то типа того: вид у него потрепанный и усталый, вид у него такой, что я ни на секунду не сомневаюсь – это именно то, что я искал.
Я вижу его насквозь. Постылая рутинная работа, недовольство заработной платой, частые конфликты с начальством, неурядицы в семье, невозможность что-то изменить. Порочный круг, замкнувший в себе одну никчемную судьбу и потихоньку сводящий ее на нет, – все это я замечаю за каких-нибудь пару секунд. И я уже знаю свою жертву.
Я слежу за ним, выбирая место, где я точно попаду в него, не задев никого другого. Навожу прицел на его шею. Мелькают смазанные силуэты и тени. Проносятся машины.
И вот он выходит на более или менее свободное от людской толкотни место. И тогда я нажимаю на спуск.
Сухой щелчок. Пуля уходит в пространство. The show must go on!
Позади меня шумят динамики телевизора, все то же вечернее ток-шоу, впереди мерцает экран этого серого и некрасивого мира. Экран, на котором теряет равновесие несчастный герой глупого шоу под названием жизнь, и с гримасой неописуемой боли летит на асфальт. Мне кажется, что я даже вижу огромную красную опухоль у него на шее. Я вижу его боль, во всяком случае.
Я отъезжаю от окна и захлопываю створку. Задергиваю занавеску. Винтовка в руках слегка подрагивает. Она, как и я, в экстазе. Мы делаем такое шоу, которое не под силу даже телевизионщикам.
Я включаю чайник, щелкаю на MTV и еду в комнату. Прячу винтовку в шкафу. Смотрю на часы: без четверти восемь.
Внезапно смеюсь и со смехом возвращаюсь на кухню. Нет, что ни говорите, а я счастлив. Даже со всеми своими недостатками.
Доедаю холодные макароны, пью чай и смотрю клипы. Джастин Тимберлейк, Ашер и Мэрилин Мэнсон. Этот чувак мне нравится больше всех. Похоже, он ненавидит мир так же, как и я.
Проходит часа два, а то и больше. Я щелкаю каналы, где вечерние новости сменяются глупыми проходными фильмами или бесконечными мыльными сериалами, мелькают музыкальные клипы с новыми и старыми звездами; по Discovery передача про Космос, эту я смотрю до конца. А потом снова MTV. Наблюдаю своих виртуальных певцов и певиц. Звезд моего личного Космоса.
Солнце закатывается за крыши домов и тонет в холодной и печальной дымке. Сумерки наползают массивные, свинцовые.
Я думаю о том чуваке, которого сегодня подстрелил. Наверное, он летел на асфальт, недоумевая, судорожно пытаясь понять, откуда эта резкая беспричинная боль в шее, откуда этот животный страх за свою жизнь, ледяным комком холодящий живот. Я прямо-таки вижу, как он шарит глазами по сторонам, ища и не находя обидчика, своего палача, как трет больное и опухшее место, как валяется его дипломат, открывшийся и обнаруживший свое стыдливое нутро, набитое разными бумагами. Мне его не жаль. Просто не жаль и все.
Мое шоу закончено, как и кончен этот день. Ночь лежит за окном, холодная и мрачная, словно фильм ужасов. Ветер колотится в стекла, просится в дом. Телевизионное вещание словно замедляется, теряя засыпающих с пультами дистанционного управления в руках зрителей, заполняется тягучим однообразием ночного эфира.
Я решаю, что помою посуду завтра. Вместо этого смотрю какой-то нудный фильм с Жан-Клодтом Ван Даммом в главной роли. Моя винтовка уже спит, ожидая завтрашнего дня и новой охоты. Я тоже его с нетерпением жду. Я же говорю, телевизор и винтовка – для меня все.
Зажигается и гаснет свет в чужих окнах, в этом чужом безразличном городе. Один за другим прекращают свое вещание на ночь телевизионные каналы. Остается только MTV и Discovery, но и то и другое мне за сегодняшний день порядком надоело. Я понимаю, что пора ложиться спать.
Напоследок выпиваю еще одну кружку горячего чая, еду в туалет, потом в ванную комнату: чищу там зубы, и возвращаюсь на кухню. Выключаю телевизор, смотрю, как медленно гаснет экран, закрывая ворота в свой удивительный мир.