«Большое видится на расстоянии…»
Прошло уже восемьдесят лет после смерти Есенина. Его место в пантеоне русской словесности прочно и незыблемо, как бронзовый памятник на Тверском бульваре. Написаны сотни исследований о его жизни и творчестве. Опубликованы многие документы. Музеи бережно хранят мемориальные вещи и фотографии. И все-таки образ поэта продолжает манить своей тайной.
Кадры случайной кинохроники запечатлели несколько мгновений «живого» Есенина. Мы вглядываемся в них, ловя ускользающую тень.
Сквозь хрип воскового валика звучит голос. Неожиданно густого и тревожащего тембра. Этот голос не дает покоя, спутывает все картины и образы, смущает воображение.
И чтобы как-то с этим примириться, мы снова берем в руки книги тех, кто был с поэтом рядом. На очной ставке с памятью, сравнивая и сопоставляя свидетельства очевидцев, ищем правду о Сергее Есенине.
С опасением и надеждой.
Павел Фокин
Анатолий Мариенгоф
Роман без вранья
1
В Пензе у меня был приятель: чудак-человек. Поразил он меня с первого взгляда бряцающими (как доспехи, как сталь) целлулоидовыми манжетами из-под серой гимназической куртки, пенсне в черной оправе на широком шнуре и длинными поэтическими волосами, свисающими как жирные черные сосульки на блистательный целлулоидовый воротничок.
Тогда я переводился в Пензенскую частную гимназию из Нижегородского дворянского института.
Нравы у нас в институте были строгие – о длинных поэтических волосах и мечтать не приходилось. Не сходишь, бывало, недельку-другую к парикмахеру, и уж ловит тебя в коридоре или на мраморной розовой лестнице инспектор. Смешной был инспектор – чех. Говорил он (произнося мягкое «л» как твердое, а твердое мягко) в таких случаях всегда одно и то же:
– Древние греки носилы длынные вольосы дла красоты, скифы – чтобы устрашать своих врагов, а ты дла чего, малчик, носишь длынные вольосы?
Трудно было в нашем институте растить в себе склонность к поэзии и быть баловнем муз.
Увидев Женю Литвинова – целлулоидовые его манжеты и поэтическую шевелюру, сразу я понял, что суждено в Пензенской частной гимназии пышно расцвесть моему стихотворному дару.
У Жени Литвинова тоже была страсть к литературе – замечательная страсть, на свой особый манер. Стихов он не писал, рассказов также, книг читал мало, зато выписывал из Москвы почти все журналы – толстые и тонкие, альманахи и сборнички, поэзию и прозу, питая особую склонность к «Скорпиону», «Мусагету» и прочим такого же сорта самым деликатным и модным тогда в столице издательствам. Все, что получалось из Москвы, расставлялось им по полкам в неразрезанном виде. Я захаживал к нему, брал книги, разрезал, прочитывал – и за это относился он ко мне с большой благодарностью и дружбой.
Жене Литвинову и суждено было познакомить меня с поэтом Сергеем Есениным.
Случилось это летом тысяча девятьсот восемнадцатого года, то есть года через четыре после моего появления в Пензе. Я успел окончить гимназию, побывать на германском фронте и вернуться в Пензу в сортире вагона первого класса. Четверо суток провел бодрствуя на стульчаке и тем возбуждая зависть в товарищах моих по вагону, подобно мне бежавших с поля славы.