Я начала клевать носом, думая обо всех вещах, которые мне нужно было бы сделать, прежде чем начать работать на новой работе. Уход на дому был бы неплохой работой. Я была хорошей медсестрой, и ухаживать за пациентами у них дома было немного более личным делом. С личным я была на «ты». Я занималась этим раньше и была готова делать это сейчас. Это именно то, что мне нужно. Мне не пришлось бы видеть страдания, но я могла общаться с кем-то и помогать ему все преодолеть.
Мои мысли обратились к Меррику Тэтчеру, и мне было интересно, смог бы кто-нибудь наладить с ним контакт. Мама сказала, что Эмма, определенно, пыталась. Я представить не могла, каково это — видеть войну и разрушение. Наблюдать, как страдают твои друзья вместе с тобой, и в одночасье лишиться всего после сильнейшего ранения. Всего, чего добился Меррик с тех пор, как закончил школу, теперь не существует. Он служил своей цели, и я уважаю любого человека, кто стольким жертвует ради своей страны. Сколько из них вернутся домой непохожими на прежних себя? Скольких из них будут ждать семьи?
Сколько из них никогда не вернутся домой?
Я продолжала дремать, не осознавая, что провалилась в сон, пока не проснулась полчаса спустя. Я не собиралась спать днем и на мгновение обрадовалась, что чем бы это ни было, оно меня разбудило. Затем я услышала крики.
— Сын, тебе придется прекратить это. Я не смогу позаботиться о тебе, если ты не будешь помогать.
— Мне не нужно, чтобы ты заботилась обо мне. Я в порядке. Просто оставь меня в покое.
Послышалось несколько глухих ударов, прежде чем голоса стали четче и громче. Я старалась не шуметь, зная, что мое окно было настежь открыто. Если бы я двинулась, они увидели бы меня из его комнаты. Ну, Эмма увидела бы.
— Меррик, ты не выходил уже несколько недель, несколько дней не принимал душ, и я не могу сидеть здесь и наблюдать, как ты слабеешь. Тебе нужно есть, тебе нужно спать, и тебе нужно проходить терапию.
В голосе Эммы звучали отчаяние и слезы. Я и представить не могла, как трудно было для матери наблюдать, как ее сын возвращается с войны таким сломленным.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты все время подтирала мне зад, мама.
— Ну, когда ты сможешь подтирать свой зад себе сам, я перестану это делать.
— Господи, просто уйди! Хватит обращаться со мной, как будто я какое-то жалкое животное, которого нужно лечить.
— Нет. Я пытаюсь сделать то, что должна сделать, чтобы ты мог жить своей жизнью.
— Я не хочу жить своей жизнью.
Я охнула и прикрыла рот рукой. Слезы жгли глаза, и мне потребовались все силы, чтобы не подняться и не выглянуть в окно. Я слышала тихий звук плача Эммы и еще один глухой удар о стену.
— Меррик, — услышала я, как она говорит тихим голосом, — позволь мне помочь тебе.
— Я сам могу это сделать! Если я врежусь во что-то, кому до этого дело?
Они продолжали кричать друг на друга. Эмма продолжала умолять сына позволить ей помочь ему, слушать врачей и прекратить всех отталкивать. Меррик продолжал настаивать, чтобы она ушла.
Я больше не могла этого терпеть. Я не хотела закрывать окно и тем самым дать им понять, что все это время я подслушивала, поэтому я сделала единственное, что было возможным, чтобы заставить их замолчать.
Я стала петь себе и надеялась, что они продолжат, не замечая меня.
— Где бы ты ни был,
Знай, что я обожаю тебя,
Не важно, как ты далеко.
Я опережу тебя.
Не знаю, почему я выбрала именно эту песню. Я всегда любила Дамиена Райса, но это была первая песня из всех, которую я запомнила, и которая, казалось, соответствовала ситуации. Возможно, потому, что так я видела себя глазами других. Или, может быть, потому, что я знала, каково это, если настоящий друг увидит Меррика.
Я сделала глубокий вдох и закрыла глаза, растягиваясь на кровати и заглушая гнев, на грани которого я была.
— И если тебе когда-нибудь кто-нибудь будет нужен
Не когда тебе нужна будет помощь,
А если ты захочешь кого-то
Я знаю, что я готова
О, и я не хочу менять тебя,
Я не хочу менять тебя,
Я не хочу менять твой разум,
Я просто вышла из детского возраста
Избежала опасность
Где-то в глазах чужака.
Может быть, я отвлеклась, но звуки их ссоры прекратились. Все, что я слышала, — это музыка у меня в голове, пока я продолжала петь. Я не пела ни для кого, только для себя. Они не могли меня слышать. Этого было достаточно, чтобы заглушить все вокруг.
— Куда бы ты ни пошел,
Я всегда пойду следом
Если всё сразу — это слишком,
То я готов делать маленькие шаги.
И если ты просто хочешь побыть один,
Я могу терпеливо ждать.
Если хочешь, чтобы всё шло своим чередом —
Что ж, я полностью согласна!
Наконец, я села и затащила свой чемодан на кровать. По соседству была только тишина. Я подумала, что они перешли в другую часть дома, или, наконец, решили проблему гораздо менее драматично. Посмотреть я не решалась. Я лишь начала распаковывать вещи, допевая песню до конца.
— И я не хочу менять тебя,
Я не хочу менять тебя,
Не хочу переубеждать тебя.
Я только что случайно встретила ангела
Там, где нет опасности.
Где у любви есть глаза — она не слепа.
Как только я допела последнюю строчку, я остановилась. Я до сих пор не знаю, почему выбрала эту песню, и теперь она казалась просто неуместной. С громким стуком захлопнувшееся окно было первым знаком моей ошибки. Они совершенно точно слышали меня, и, как назло, эта последняя строчка песни была той самой, которую они услышали яснее всего.
Я повернулась и, наконец, выглянула в окно, увидев только, как одной рукой Меррик пытался закрыть шторы, в то время как другая рука была в гипсе и зафиксирована. Я видела только одну сторону его лица, профиль, который выглядел даже красивее, чем много лет назад. Его подбородок выглядел сильным, хотя и был заросшим щетиной, буквально покрытым всклокоченной бородой. У него были длинные волосы, которые падали на глаза, и, когда он двигался, его рубашка облегала мускулистый торс. Он с трудом мог достать до ручки на оконной раме со своего сидячего положения из коляски, как я предположила.
Я почти сказала что-то. Что? Я не знаю. Может быть, «привет». Это просто показалось. Я видела Эмму, стоящую у открытого окна, уставившуюся на меня широко распахнутыми, полными слез глазами. Она выглядела так, будто кто-то только что разбил ей сердце.
Затем я быстро вышла из комнаты и оставшуюся часть вечера не входила туда. Мне не следовало мешать Меррику. Не следовало делать что-то, кроме как спокойно оказать поддержку.
Мама вернулась с пиццей и другими продуктами, которые я помогла разобрать. Мы сидели в тишине, пока ужинали, и я воздержалась от дальнейших расспросов о Меррике Тэтчере или о том, то с ним случилось. Человек, который когда-то был больше, чем жизнь, теперь стал нелюдимым и холодным.
Если его собственная мать не могла достучаться до него, кто сможет?
Глава 2
Меррик
— Меррик.
Я ненавидел, когда плакала моя мама. Но больше всего я терпеть не мог то, что я был причиной ее слез. Я не знал, что она все еще была в моей комнате, но Эмма Тэтчер никогда не была той, кто просто так сдается без боя. Особенно, если она еще не выиграла.