Жаркое лето в Моргане штата Юты было несравнимо с палящим зноем заграничной пустыни. Не важно, как сильно я хотел закрыться от всего мира, я не мог заставить себя держать закрытым это окно. Особенно когда теплый легкий ветерок, дующий в мою комнату, казался таким бодрящим. Безопасным.
Какое-то время я ничего не слышал. Только звук проезжающей мимо машины и чирикающих среди деревьев птиц. Были ли эти деревья выше, чем я помню?
Я никогда не узнаю.
Когда больше нечего было слушать, я, наконец, решил воспользоваться ванной и пойти спать. На это потребовалось гораздо больше времени, чем должно было, и во мне снова закипел гнев. Я знал, что вонял как самосвал, который вывозил мусор каждый четверг. Мое дыхание тоже было ужасным, и я снова уронил зубную пасту и не смог нагнуться, чтобы нащупать ее ногой, застрявшей в дурацком иммобилизаторе. Если бы не подушка, которую мама привязала к моей ноге, я бы плакал от боли каждый раз, когда врезался бы в стену. Чертова нога была прямой и находилась высоко, во всяком случае, пока, так как починенное колено было новым. Бесполезно было наклоняться, чтобы найти пасту: это не стоило возможной боли.
Я покатился назад в свою комнату, игнорируя отвратительный вкус во рту. Во сне я не буду ощущать оставшиеся специи от бифштекса, который приготовила мама. Я мог подождать до утра, не важно, как сильно меня это раздражало. Всего пару месяцев назад я имел дело кое с чем похуже. Спать в коробе, чувствуя запах пота и грязи, привыкаешь. Привыкаешь не иметь гораздо больше, чем мог бы унести.
И ты учишься ценить то, что ты жив.
Наконец, я снова нашел окно и вздохнул с облечением. Прошло почти два месяца изучения дома, в котором я вырос, а у меня все еще занимает вечность, чтобы найти что-нибудь. Мама пыталась помочь мне вспомнить планировку. Она даже наклеивала повсюду наклейки на стены, подсказывающие мне, когда нужно повернуть коляску. На каждом шагу были изменения, помогающие разрешить мою ситуацию. Этого было больше, чем я мог просить, но все же к этому сложно привыкнуть. Было бы легче, если бы функционировала моя вторая рука.
Черт. Легче никогда не будет, потому что я все еще не могу видеть.
— Хватит ныть, ты, придурок, — резко прошептал я и сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.
Вот причина моего выживания. Бог не дает испытаний тем, кто не может их вынести.
Я повторял слова, которые дал мне психотерапевт по посттравматическим стрессам, но, несмотря на то, что я изо всех сил старался, я не чувствовал их. Но все же я не сдался, потому что никогда не спасовал перед трудностями.
Мне был дан шанс взять себя в руки. Те же самые люди, которые платили за маму и папу, чтобы они поехали в Германию увидеть меня, были теми, кто дал консультацию, которая, предположительно, должна была мне помочь справиться со всеми трудностями. Я был благодарен за помощь, но сомневался в успехе.
Я посидел еще несколько минут у окна, слушая, как кто-то ходит по комнате. Неужели эти два дома всегда стояли так близко друг к другу? Я не помнил точное расстояние и не мог припомнить, чтобы что-то слышал прежде. Теперь это было так, будто все происходило в моей комнате, когда я слышал шум дверной ручки.
Мои мышцы натянулись, немедленно послав боль по ноге и руке. Неужели это была она? Черт возьми, как ее звали?
— Ты уверена, что все хорошо, мам?
— Грэйс, тебе нужна машина. Я поеду с Карлой утром. Все в порядке.
Грэйс.
Грэйс Сэмюэлсон.
Я ее вспомнил, но только потому, что мы были соседями с третьего класса. Хотя я не мог вспомнить ее лицо. Она была той блондинкой, которая всегда ходила за мной по пятам в кафетерии на первом курсе? Нет, это была цыпочка, которая в результате потом в том же году встречалась с моим другом, Кайлом Гейлом.
Как насчет рыжеволосой, которая была со мной в одном классе по химии и шорты которой всегда были слишком узкими? Нет, это была цыпочка, которая в итоге забеременела к выпускному.
Я помнил только имя.
Грэйс.
Я жил по соседству с ней столько лет и не мог вспомнить ее лицо.
Я был придурком высшего уровня, раз так обращался со своей матерью, но на этот раз я превзошел себя. Каким же надо быть кретином, чтобы не знать, как выглядит соседская девушка? Разговаривал ли я с ней когда-нибудь?
Не припоминаю такого.
Подождите! Я вспомнил, как однажды помогал чинить ей машину. Это спасло меня от встречи с Шеннон Коннорс в тот первый день выпускного класса. Шеннон всегда ждала меня по утрам, и то, что я в тот день опоздал, спасло меня на несколько дней от нее, так как она не знала, где был мой шкафчик. Эта девчонка могла быть жутко раздражающей, но у нее было тело, от которого у всех парней в школе текли слюни. Переспать с ней было моей самой большой ошибкой.
— Спасибо, мам. Тогда увидимся утром. Пока.
Звук ее закрывающейся двери было последним, что я слышал за последние пять минут. Она просто стояла там. Я бы услышал, если бы она сдвинулась, не так ли?
Грэйс вздохнула, и только тогда я услышал ее шаги, скользящие по комнате, затем звук молнии. Она раздевается? Нет, звук молнии был гораздо длиннее, чем на одежде. Это был рюкзак или чемодан?
Еще пара минут молчания. Затем она заговорила.
— Прости за песню. Я больше не буду ее петь.
Она знала, что я там, но я не мог заставить себя пошевелиться. Она не могла меня видеть, ведь так? Черт, я мог слишком много открыть жалюзи и не заметить этого. Следует ли мне продолжать сидеть тихо? Притвориться, что меня нет, просто дышать и слушать. Что бы я все-таки сказал?
— Рада, что теперь ты в порядке, Меррик.
Это были последние слова, которые она сказала, прежде чем я услышал звук ее закрывающегося окна.
— Это не так, — ответил я тихо.
Потому что это так и было. Я не был рад, что жив, а мои друзья нет. Я не был рад, что я вернулся домой, в то время как один из моих людей был в глубокой коме в больнице в Германии, потому что каждый раз, когда его пытались сдвинуть с места, то терпели неудачу. Я не был рад, что мой лучший друг не вернулся домой к своей жене и не рожденному ребенку.
Прямо сейчас я несчастен, и завтра буду несчастен.
Я до последнего не хотел идти спать, быстро отказавшись от идеи снять рубашку и штаны. Пришлось спать в них, а утром снова ссориться с мамой, когда она пришла помочь мне переодеться. Мне также пришлось принять душ. Это только добавило новых унижений для полного набора. В последний раз, когда мама купала меня сама, я и понятия не имел, что война вообще существует. Я был ребенком. Теперь я вернулся назад к тому жалкому состоянию, зная о войне больше, чем хотел признать.
Я никогда не мог уснуть легко. Сегодняшняя ночь не была исключением. Время от времени меня мучили кошмары, и я слишком часто просыпался; с одной и той же картинкой в голове. Мои братья, мои друзья, люди, каждый день рисковавшие ради меня своими жизнями и ради которых я рисковал своей... все они окружали меня. Но это была не улыбающаяся, не смеющаяся группа, которую я знал до того рокового дня. Они все были мертвы, окровавлены и сломлены. А я стоял там, не в силах закрыть глаза и подавить боль. Я смотрел на свое тело, пытаясь увидеть свою плоть в огне, почувствовать кровь, стекающую по лицу. Я видел свои ноги, неуклюже изогнувшиеся в нескольких местах. Затем я закричал, зная, что не смогу добраться ни до кого из них. Зная, что не смогу помочь им.
Именно тогда я проснулся и изо всех сил старался больше не уснуть.
***
— Я наняла сиделку.
Я чуть не подавился дерьмовой овсянкой (я настоял на том, чтобы приготовить ее самому). Мама была не из тех, кто бросает бомбы, прежде чем сказать: «Привет, милый. Как ты сегодня себя чувствуешь?». Нет, она держалась официально сдержанно, и только я был в этом виноват. Прошло уже два дня с той ссоры с мамой. Она едва сказала мне пару слов за все время, пока была здесь. Она перестала оставаться на ночь, поэтому я решил, что она все еще расстроена, что она на самом деле тогда проиграла битву.