Все правильно! Все, как она и рассказывала племяннику Клавдии Гавриловны! Только почему ж он названия фирмы не указал? Неужто побоялся? А, небось растянуть удовольствие хочет, самое смачное на конец приберегает… Да, вот внизу и написано: «Редакция начинает собственное журналистское расследование». Так их! Я вам всем покажу!..
Несколько минут Инна Васильевна наслаждалась картинами мести, возникающими перед её мысленным взором… Но потом чуточку пришла в себя. Надо позвонить Клавдии Гавриловне, поблагодарить.
Мамочка грузновато поднялась со стула:
— Раисочка Гордеевна, миленькая, можно, я из вашего кабинета позвоню? Буквально минуточку…
— Пожалуйста, — завша пожала плечами.
Клавдия Гавриловна отозвалась почти сразу, как будто сидела и ждала звонка.
Инна Васильевна начала благодарить её, собеседница в этот раз была куда приветливее. Выслушала всю тираду, спросила, нет ли вестей от Ирочки. Искренне порадовалась, что девочка уже приехала. Даже поздравила. Распрощались дамы, очень довольные друг другом.
Теперь Инна Васильевна была чуть спокойнее. До конца работы ещё далеко — есть время придумать, как общаться с такой переменившейся дочкой.
Я еле успел продрать глаза, когда позвонила тетя Клава. Правда, до трех ночи я все-таки успел поработать: сделал неплохой очерк для «Саймона» и здоровенный кусок рекламного сценария для «Чарли». Но ведь и проснулся я в час дня!
Хорошо, когда никто на мозги не капает. Нет, я свою Янку очень люблю. Но иногда она бывает такой… Особенно, когда надо уборку делать или что-то ещё по дому!
Я прихлебывал кефир и одновременно слушал теткин командирский голос. Вот что значит офицерская жена! Когда дядя Володя вышел в отставку, он стал очень тихим, очень спокойным и очень неуверенным в себе пенсионером. А тетя Клава приобрела голос, поскольку теперь говорила за двоих.
О том, что вышла моя статья в «Зебре», я узнал ещё вчера от главного, который велел в три приехать за авторскими экземплярами. А вот откуда тетя узнала о приезде дочечки этой ненаглядной? А, ну да, мамочка сообщила…
Последовала команда — немедленно собираться и ехать к Ире, брать интервью. Я попробовал возразить, но тетя осведомилась:
— А как ты собираешься продолжение писать? Из пальца высосешь?
Страшно неохота, но права ведь… И я, закруглив разговор, пошел бриться и приводить себя в приличный вид.
Через полчаса вышел из дому, купил на лотке последний экземпляр «Зебры» со своей статьей и поехал к Гончаровым. От прошлой встречи с мамашкой, от стряпни её тошнотворной меня два дня мутило. И теперь, приближаясь к дому, я подумал, какой кулинарный шедевр вышибет из меня дух на этот раз.
Позвонил в дверь. Раздался неизменный в наши дни вопрос:
— Кто там?
О, голос приятный, чуть хрипловатый. Профессиональный.
— Я к Инне Васильевне.
— Она на работе. А вы кто?
— Знакомый. Привез ей сувенирчик.
А самого прямо воротит от этого разговора. Но тетка права: продолжение действительно писать надо…
Щелкнул замок и меня наконец соизволили впустить в квартиру.
А Ирочка-то и впрямь красавица! А фигура! Вот только росточком высоковата. На мой, правда, вкус. Я больше люблю маленьких женщин.
— Какой сувенирчик?
А в голосе-то никакой любезности.
— Да вот тут я с ней беседовал. Статью написал, авторский экземпляр привез. Могу автограф оставить…
Слова «авторский экземпляр» почему-то на профанов действуют не убиенно.
— Оставьте… Пошли в кухню. Кофе хотите?
— Нет, спасибо. Говорят, он для сердца вреден…
Я изо всех сил старался завязать светскую беседу. Но девушка смерила меня холодным взглядом:
— А ты что, собираешься сто лет прожить?
— Не знаю, но можно и попробовать… — я старался быть вежливым, не замечать хамства. — Вы Ира?
— Была…
А читает-то! Глаза скользят по строчкам, в лице появляется что-то такое… Вот, отложила газету, села поудобнее. А я ещё стою. Предложила бы сесть гостю, корова!
— Ирочка, вы уже прочитали первую часть. Я сейчас работаю над второй. Не могли бы вы дать мне интервью? Иначе, боюсь, наши читатели будут очень недовольны моей работой!
Ирочка ещё раз посмотрела на меня и я заподозрил, что на интервью рассчитывать не приходится. Жаль! Но надо попробовать…
И я опять начал говорить о небывалом читательском интересе, который несомненно возникнет после чтения такого неординарного материала. Но она молчала, только слушала.
В воздухе стало сизо от дыма — детка-то курит, и какие крепкие… Мне Янка дома запретила курить — я и бросил через год. А эта дымит, и ещё как!
Слушала она меня, слушала. А потом как скажет! Да ещё по-итальянски! На что уж я не полиглот, но это знаю точно — зверское ругательство, крутое. Такое себе только мужики позволить могут!
Я замолчал. А она — ещё раз, только теперь это был испанский, по-моему. Тоже что-то сочное. И, похоже, столь же малопечатное.
Тут она встала, подошла ко мне поближе, и почти в лицо залепила ещё одной зверской тирадой. Это я понял! Ни хрена себе девица слова знает!
А она газетку эту несчастную из рук вырвала, на стол бросила… Берет меня за шиворот, как котенка, честное слово. Ну, здоровая лошадь!
И выводит она меня в коридорчик этот хрущевский, крошечный, залепляет пощечину — аж звон пошел — и выдает ещё одну фразу. Уже на чистейшем русском!
Я понял, что делать мне здесь больше нечего. А как отсюда выбраться? Особенно, если тебя за ворот держат и в глаза выдают такие матюги, что ты, взрослый мужик хорошо за тридцать, краснеешь, как девочка невинная!
А что я ей сказать могу? Что пойду в милицию, заявлю, что она меня избила? Или мамочке её пожалуюсь?
Не выпуская воротника, распахнула дверь и вышвырнула меня на лестницу. Вдогонку прозвучало простое и доступное:
— Пошел на…, говнюк!
Я посыпался вниз по лестнице, успев при этом подумать, что, в сущности, легко отделался… Ну зараза!..
Поправил одежду и направился к троллейбусу, уныло размышляя, что теперь на серии статей можно ставить жирный крест. Эта сучка сама ни слова не скажет, кроме отборного мата, и мамульку свою ненаглядную в бараний рог скрутит — та тоже молчать будет. Да и что она может сказать нового?
И пошел я, в смысле, поехал, именно так, как она мне сказала… Такое тоже в нашей журналистской практике бывает!
С каким удовольствием я ему по морде дала! Тоже мне, журналист он! И писанина его скотская! Ты что думаешь, плесень поганая, даже если бы все это правдой было, я бы тебе хоть слово сказала? Кретин! Стану я позориться! Маманька уже постаралась — так опозорила, дальше некуда!
«Читательский интерес»! Скотина! Какой интерес, кроме твоего — в чужом белье грязном поковыряться и за дерьмо это денежек побольше огрести!
Ну почему? Почему настоящий мужик нынче вывелся? Нормальный мужик теперь стал редкостью ископаемой! Вот только такие и остались — мелкие, гнусные, до грязных сплетен жадные. Хуже баб, честное слово.
И я вспомнила Асю — ни слова лишнего, ни оха, ни аха. Все по делу, решительно, быстро…
А этот… Червяк плюгавый… Точно — сматываться надо. Даже если бандюги не сыщут, так от этой мрази покоя не будет.
Чего там Ася говорила — сумку собрать… Надо бы съестного с собой захватить. Ну-ка, что тут у маманьки в холодильнике? Ничего себе, ленинградскую блокаду пересидеть можно!
Теперь шмотки… Плохо, денег ни черта не осталось, неловко чужим людям на шею садиться. У мамульки утянуть? Рука не поднимается. Жратву можно, а деньги — извини… Интересно — она их по-прежнему под наволочками прячет?
Ни фига себе! Да-а, мамулька-то, оказывается, леди упакованная! А я ей ещё курточки да сумочки высылала, думала, толкнет мамулька, перебьется недельку лишнюю до пенсии… Ладушки. Не обеднеет от сотни-другой.