Самцы на воротах ощерились и начали свистеть.
XVII. Дакота
После сделки с Сатиром многое изменилось. Мы стали крупными богачами, и Арабахо сулил нам хорошие перспективы. Теперь каждый из нас хранил на кармане немалые деньги и мог распоряжаться ими, как пожелает душа. С одной стороны это было здорово, но с другой — мы изрядно обленились, утрачивая возможность совершать дешевые, но, тем не менее, рискованные вылазки. Варан на время прекратил отдавать диктаторские приказы, позволив нам перевести дыхание. Деньги и на меня повлияли. Все чаще теперь я подумывал о том, как побыстрее отделиться от группы и начать самостоятельную жизнь. Хотя это и было чрезвычайно опасно, но все же это надо было устроить. Я знал, что если я обрету финансовую независимость, я буду свободен. Оставалось лишь выбрать время, поймать момент и рассказать об этом Варану.
Я был уверен — он согласится.
Как только мы оставили Палладиум-Сити, Варан предложил Стенхэйду рулить в Пустынный Приют. Это была хорошая идея. Мы хотели отдохнуть и отметить прибыльное дело, давшее первые плоды. Когда мы вернулись отель, Корнаг тут же узнал нас, а особенно — Ветролова, а потом мы сняли шестерку номеров и завалились на дно. У нас был один незыблемый закон: вся добыча поровну делилась между отрядом. Варан говорил: "Так было, так есть и так будет. Во всяком случае, так будет, пока я жив". Каждый из нас получил больше сотни тысяч, и немного с этих денег, единодушно скинувшись, мы решили оставить в Пустынном Приюте.
Каждый новый день мы тратили наличность, зная, что завтра будет то же самое. Басолуза выясняла отношения с Вараном, Курган и Ветролов любили знакомых подружек. Джессика и Рони как нельзя лучше подходили им. Я думал, что если их хорошо помыть и дать им новую одежду, из них бы вышли образцовые семьи. Стенхэйд занимался грузовиком, но большей частью мы играли в карты, заражаясь легким безумием оттого, что невозможно перевернуть мир.
Стенхэйд часто говорил, что его последняя подружка была чертовски любвеобильной, а я часто вспоминал красивейших индианок, портреты которых мне показывала мать, перед тем как мы расстались. Все они хранились в ее личном сундуке. Эти портреты были нарисованы на бумаге, вышиты на ткани, или сложены из цветной мозаики, и еще тогда я понял, что индианки — красивейшие создания. За все годы своей жизни я получал четыре шанса, однако не использовал ни одного. Все женщины, которые хотели быть со мной, либо вели разгульный образ жизни, либо же продавали себя за деньги, а это меня не устраивало. И поэтому я выжидал свой час.
Во время очередной игры Стенхэйд сказал:
— Дружок, тебе срочно нужна подруга.
Я ответил ему:
— Да, черт возьми, она мне нужна. — и вскрыл две пары.
Стенхэйд чертыхнулся и сбросил карты.
— У меня тоже две, но у тебя слишком тяжелые. — признался он.
— Мне просто повезло.
— Сколько там было на бочке?
— Оставь деньги себе. Ты будешь пиво?
— Возьми мне три.
— Ладно, возьму шесть.
Это случилось около полудня. Я спускался в бар, чтобы заказать пиво, и услышал разговор.
— Приехала, чтобы отдохнуть? — говорила Басолуза. — Нет, ты действительно чистая индианка! У нас тут тоже есть один каучуковый смельчак. Ручаюсь, когда он тебя увидит, твой отдых будет закончен!
Я спустился на последнюю ступень и ухватился за перила. Корнаг, этот веселый безобидный чудак, добродушно рассматривал блестящие металлические ключи. Басолуза увидела меня. Ее пасть засияла.
— А вот и он! — закричала она. — Взгляни-ка на него!
Рядом с ней я увидел низкую индианку, укутанную в замшевую накидку с индейским узором. У нее были угольные волосы и загорелое лицо. Я мысленно прострелил себе голову. Красота погубит этот мир. Индианка взглянула на меня и отвернулась.
— Ладно, я вас оставляю! Воркуйте тут!
Басолуза прошла к лестнице и стала подниматься, держа бутылку коньяка. Она подмигнула мне и сказала:
— Мы с Вараном обсуждаем вопрос по изучению глубинных недр.
Я не расслышал ее. Мне что-то серьезно присыпало голову. Я видел зеленые луга и обжитые вигвамы. Я видел раннюю весну, когда только зарождалась жизнь, и распускались первые цветы. О да, я видел красоту. Индианка окликнула Корнага. Когда он вышел из грез, она взяла у него ключ и прошуршала наверх, опуская лицо и кутаясь в накидку. Я приблизился к Корнагу.
— В каком она номере?
— Тридцать девятый, если угодно. Вы будете что-нибудь заказывать?
— Пиво. Шесть бутылок, пожалуйста.
Я расплатился и взял спиртное. Поднимаясь наверх, я чувствовал ее сладкий запах. В номере я открыл бутылку и одним глотком осушил ее наполовину. Я пытался затушить пожар, горевший внутри меня.
— Что случилось? — сказал Стенхэйд, раздавая карты.
— О чем ты говоришь?
— У тебя странный вид.
— Все хорошо. Играем.
Я выложил пять тысяч.
— Ты сам не свой, Дакота. Поспорил придурком за стойкой?
— Раздавай, Стен. Не терпится увидеть сдачу.
Мы взяли карты.
— Я не меняю. — предупредил Стенхэйд. — Ты слышал?
У меня была слабая пара, но я сказал:
— Вскрываемся.
— Ты не меняешь?
— Раскрываемся прямо сейчас.
И мы раскрылись. У Стенхэйда оказался тройник. Я показал ему пару, и тогда он переспросил:
— Что случилось, Дакота?
— Мне крупно повезло, — выговорил я. — Деньги оставь себе.
Вторым глотком я досушил бутылку.
В коридоре, находясь у распахнутого окна, я долго и глубоко дышал. Я смотрел на пустыню, чтобы хоть как-нибудь освежиться после дурмана, ударившего мне в голову. Передохнув, я собрался силами и нашел свою дверь, погладив золотистый номерок "39". Я постучался громко, напружинив здоровое плечо. Индианка почти сразу открыла дверь, она будто чувствовала, что я приду. Ручаюсь, если бы она не хотела меня видеть, она бы не открыла мне. Я толкнул дверь плечом и завалился в комнату, а после запер дверь и положил ключ в карман.
— Я тебя не приглашала. — сказала она.
— Вряд ли бы тебе удалось пригласить меня позже. — ответил я.
— Ты не спросил разрешения.
— Зачем? Ведь я уже вошел.
— Извини…
— Не извиняйся. Такие вещи не происходят случайно.
Я приблизился к ней. Она не сдвинулась, стиснув полу накидки.
— Послушай, незачем придумывать отговорки и упускать случай. Мне больно видеть, как ты сопротивляешься.
— Дело не в этом. Я действительно очень устала.
— Почему ты одна?
— Это неважно.
Когда я подошел совсем близко, ее дыхание сбилось, и она задрожала. Я мягко взял индианку на руки, свежую как утренний цветок. Она не пыталась сопротивляться. Я поднес ее к окну, и мы молча смотрели на жаркий день. Волосы индианки благоухали чудесным ароматом, от которого у меня снова закружилась голова. Со временем я перестал слышать ее дыхание, будто она уснула. У меня появилось чувство, что я убаюкиваю малолетнее дитя. Конечно, я дал ей понять, что меня незачем бояться.
— Я не причиню тебе зла.
Они прижалась щекой к моей груди.
— Мне хорошо с тобой.
Задернув шторы, я изолировал нас от мира, в котором творилось бесконечное насилие. На два часа, протекших подобно минуте я, наконец, почувствовал себя самым счастливым человеком. Во мне больше не осталось губительной жестокости, какая прежде была во мне. Меня переполняла любовь к этому удивительному существу, юной индейской красавице, перевернувшей мою жизнь. Я не знал, откуда она появилась, как ее звали, но я был безумно рад, что она была рядом со мной. Весна оказалась прекрасна. Мы лежали на широкой кровати, в прохладной полутьме уютного номера, разговаривая о разных вещах. Она устроилась у меня под боком, а я смотрел в потолок, беззвучно утирая слезы, которые прежде не проливал. Только сейчас я вспомнил, что у нее должно быть имя.
— Как тебя зовут?
— Генда.
— Откуда ты?
— Садаго. Индейская деревня.
— Я думал, что все погибли.
— Индейцы существуют.
— Зачем ты здесь?
— Я решила путешествовать.
— У тебя не получается лгать. Зачем ты оставила деревню?
— Ладно, тогда я решила переехать.
— Опять лжешь.