Баланов огляделся. Ага, вот она. Наклонился и вытащил из стопы толстую серую тетрадь, похожую на амбарную книгу. На обложке крупным почерком выведено: «Главный Е. Только с личного разрешения Красницкого». Размашистая подпись — и рядом прекрасная, образцовая, словно вырезанная из фиолетовой бумаги, клякса.
Интересно, подумал Баланов.
Он с удовольствием вдохнул запах старой бумаги, раскрыл тетрадь наугад. Через секунду брови у него поползли на лоб — и было отчего. В отличие от документации к остальным блокам Машины, все схемы «Главного Е» были нарисованы от руки — причем даже не чертежной тушью, а химическим карандашом. Вкривь и вкось; как бог на душу положит.
Очень интересно, подумал Баланов.
Он углубился в изучение принципиальной схемы. Пока ничего из ряда вон выходящего: каскад усилителей по напряжению, еще один — по мощности. Выпрямительный мост, тиристорный ключ. «Генератор хаоса» на двух вакуумных лампах — знаем, проходили.
Стоп, а это что? — Баланов даже не удивился. Рано или поздно он должен был найти что-то подобное.
Баланов посмотрел на портрет, висящий на стене в столовой. Рама была золоченая и массивная, в толстых мясистых завитках растительного рельефа, пыжащегося изобразить из себя нечто античное. За этими изысками совершенно терялся человек, на портрете запечатленный. А он стоил внимания: узкое, морщинистое лицо, запавшие щеки, нависающий лоб в обрамлении седых прядей, кустистые брови, словно маленькие белые взрывы.
Выпуклые глаза, смотрящие на Баланова равнодушно и холодно, как глаза насекомого.
Одет человек был в серый костюм — плохо пошитый, чисто советский; с галстуком-слюнявчиком и красной искоркой ордена на лацкане. Стекло, закрывавшее ранее портрет, было разбито. Осколки, застрявшие в раме, окружали человека — как сверкающие зубы. Казалось, он сидит в чьей-то оскаленной пасти.
Баланов посмотрел на осколки, лежащие на полу. В них отражалась стена, выкрашенная голубой краской.
Вокруг стоял характерный гул множества голосов, звон посуды, стук ложек, клацанье челюстей. Пахло пригоревшей картошкой и почему-то сухофруктами — хотя Баланов уже сто лет не видел здесь на обед ни картошки, ни компота. Все вокруг было в голубоватом свечении — идущие мимо люди оставляли за собой размазанный шлейф. Движения казались чуть рваными, словно в плохой анимации. Баланов моргнул.
— Юрий Серафимович. Юрий Серафимович, вам плохо?
Перед ним стоял Коршун — самый обычный, вполне материальный. Ощущение мира вернулось. Баланов сглотнул. Больно. Ощущение такое, будто глотку прочистили металлическим ершиком. «Что со мной, черт возьми, происходит?»
Он посмотрел на лысину Коршуна.
— Мне хорошо. — Баланов выпрямился. — Кто на портрете, не знаете?
Кирилл Мефодьевич посмотрел с сомнением.
— Как же не знаю? — сказал он. — Олег Леонидович Красницкий. Здесь его все знают. Генеральный конструктор, создатель Центра. Уникальная личность, между прочим. И физик, и математик, и биохимик, и на флейте, говорят, игрец. Здание, в котором мы находимся, построено по его проекту, представляете? Человек Эпохи Возрождения!
— Знаете что, Кирилл Мефодьевич, — сказал Баланов неожиданно, — а приходите ко мне сегодня в гости. Где-то в районе ужина. Я вас чаем напою.
С минуту Коршун молчал, глядя на Баланова уставшими, недоверчивыми глазами.
— Я… — начал он. В горле у него булькнуло.
— Вы были правы, — сказал Баланов. — Я действительно кое-что привез.
Коршун справился с собой. В глазах появился знакомый огонек, лицо сразу помолодело. Он выглядел лет на пятнадцать бодрее.
— Я приду, Юрий Серафимович. Обязательно.
Баланов кивнул.
Он повернулся и увидел уборщика — черноволосого, вихрастого парня в синем халате. Парень сосредоточенно работал щеткой на длинной ручке, лицо его был угрюмым.
Баланов пригляделся и невольно вздрогнул.
Парень подметал вокруг разбитого стекла — очень тщательно, чтобы не коснуться осколков.
Округлый серый камешек, каких полно на берегу любой деревенской речки, засунут между грубо расклепанными медными пластинами. На камешке мелкие царапины — какие-то рисунки и буквы. Скорее всего, иврит, подумал незнающий языков Баланов. Алхимические заклинания. Или Каббала. Или цитаты из Некрономикона безумного араба Аль-Хазреда. Сейчас он бы ничему не удивился. Баланов подсветил фонариком — нет, не показалось. Весь «главный шкаф Е» был смонтирован вокруг этой непонятной фиговины, которую словно на коленке делали. Причем, кажется, кувалдой. Он придвинулся ближе, увидел на позеленевшей меди круглые вмятины и характерные мелкие бороздки.