— А кто стрелял-то? — нарушил тишину Гриш.
— Не поймали, — ответил Вечка. — Четырежды пальнул. Даже малицу изрешетил. Хорошо, толстая угадала…
В разных концах зала зацокали языками.
— Кто же палил? — повторил настойчиво Гриш.
— Кто, как не кровопийца! — бросил Вечка.
— Может, Яран-Яшка? По Эгруньке сохнет!.. — предположили в конце зала.
Яшка вскочил с места, затряс головой:
— Моя не стрелял! Пошто моя стрелять путет? Моя маленько попугал…
— Ишь, маленько попугал — четырежды пальнул!.. — возмутился Гриш.
— Моя стрелял нет. Я тумал, он люпит моя невеста. Сказал про северный закон. Моя только сказал. Но моя стрелял нет…
— А невеста-то кто? Эгрунь, что ль? — Мишка Караванщик притворился, будто не понимает.
Яран-Яшка радостно затряс головой и тут же скис, потупился, по-детски пожалился, что вот брат Митька согласен на свадьбу, а Эгрунь не желает за него выходить.
Мужики дивились:
— Дела-а!.. Озыр-Митька — брат Яшке… Хитер! Вовсе прибирает Яшку к рукам…
— Цы-ыц! Будет бренчать боталами! Не ваше дело соваться, куда не следовает! — ощерился Озыр-Митька.
Но мужики не унимались:
— Кто же стрелял в председателя? А, Митрий?
Озыр-Митька стал краснее волчьей ягоды, подскочил.
— Господи! Что же это такое?! За кого нас считают? Звери, что ли, мы?
Вскочил с места и Квайтчуня-Эська, затряс черной окладистой бородой, завертелся, ища сочувствия.
— Побойтесь Бога, мужики! — крестился он. — Мы еще не свихнулись, чтоб руку на власть поднимать! Пускай живет себе на здравие Роман, как его по батюшке… Иваныч, кажись…
Кто-то из зала, будто поверя бывшим сельским воротилам, сказал со скрытым ехидством:
— Ну, Митька да Эська — овечки. Это Эгрунька-заноза стреляла. Другой зазнобе чтоб не достался…
«Ой, беда-беда!» — обомлела Эгрунь, не поняв подковырки. Она сидела ни жива ни мертва: вспомнила вдруг то воскресенье. Яшка после обеда чистил ружье, набивал патроны. Под вечер куда-то пропал. Эськины сыновья приходили звать Яшку в Нардом, и она обегала все комнаты, весь двор — не нашла. Спросила Митьку, тот в ответ сердито рявкнул. Яшка вернулся под утро, весь промокший, притащил пару уток. Она ужаснулась своей догадке: хотели убить Романа!.. Только сейчас впервые поняла. Собралась вскочить, обличить и еще больше ужаснулась — что делает… Еще и брата, как отца… Но Роман? Голова шла кругом. А тут еще ее подозревают…
Медленно поднялась, бледная, испуганная.
— Ой, что вы!.. — губы ее задергались. — Да чтоб я стрельнула в Романа?! — Ни она, ни кто другой не заметил, что Эгрунь запросто назвала председателя по имени. — Да я в жись пищаль-то в руки не брала! С какого конца палить — не знаю! Боже ты мой! — Слезы текли по ее щекам. — Да чтоб я в него!.. Ненавидела я Романа поначалу. Ой как ненавидела! А потом, не знаю за что, полюбила… Ей-Богу!.. Люблю, и все! — Другое признание рвалось ей на язык, но, поперхнувшись, икнув, она рухнула на скамью, закрыла лицо руками, разрыдалась в голос.
Куш-Юр растерянно махал на нее руками — мол, замолчи, дура, чего мелешь при народе. А Озыр-Митька сорвался с места, трясет кулаками, вопит:
— Срамница! Подлюга! Тьфу! Красного комиссара! Отцова убивцу!.. — И вдруг утих, обмяк, заторопился к выходу: — Ну вас всех с этой сходкой!.. Не ходил и ходить не буду!..
— Расстройство одно! — подхватил Квайтчуня-Эська. — Уйдем от греха.
Поднялись и другие, сидевшие с ними рядом возле печи.
Вослед им закричали:
— Ну и проваливайте!
— Знать, на воре шапка горит…
Куш-Юр с удовлетворением отметил — Яран-Яшка не ушел!
«Из-за Эгруни, наверно, остался? А может, понимать начал? Отколется? Вот бы… Славно все вышло… Верно, нет худа без добра…»
Повеселев, кивнул на дверь и сказал вслух:
— К лучшему! Объяснились малость. — И перевел взгляд на Эгрунь. Та все плакала. Куш-Юр поклонился ей и сказал:
— За любовь и признание — спасибо, Эгрунь, от всей души. Но от слов своих не отказываюсь — не сгоряча кидал… Не обессудь. Вот так… Вытирай слезы. Найдешь свое счастье… Верно, миряне-зыряне?
— Верно!
— Сорока орлу не пара.
— Как не найти! Заманчива! Мне б такую, да старуху куда деть?
Огонек в светильниках заплясал, табачное облако заколыхалось от дружного раскатистого смеха, который вызвала эта простецкая и смачная шутка. Даже Эгрунь прыснула сквозь слезы.
Никем не замеченный, ввалился в зал Гажа-Эль. Большой, взлохмаченный, заспанный, заслонил входную дверь.