Гриша эта история не посмешила. Помолчав, он сказал строго:
— Эгрунь — девка приметная. Смотри не попадись. Стреножит…
Куш-Юр подивился проницательности Гриша. А тот продолжал:
— Мужиковское дело… Не устоишь и захмелеешь. Да похмелка горькая выйдет.
— Ты напрасно, право же! — улыбнулся Куш-Юр.
— Не серчай, по дружбе говорю… Да, Сандра… — И, увидев, как помрачнело лицо Куш-Юра, осекся: — Прости, не буду…
Желая загладить свою бестактность, Варов-Гриш продолжал задавать вопросы. Но Куш-Юр отвечал неохотно. Разбуранил его душу Гриш. Сердце снова заныло: не на что ему надеяться — Сандре не быть с ним… Куш-Юру захотелось на берег, может, удастся еще перемолвиться с Сандрой. И он обрадовался, когда до них донесся голос Гажа-Эля:
— Долго дрыхнуть будете, якуня-макуня? Клюнули, как воробьи, спите, как медведи. Душа горит! Тушить надо!
Гриш поморщился:
— Пойдет липнуть…
Ему не хотелось возвращаться, но Куш-Юр настоял.
— Мне ведь скоро отъезжать. Может, еще чего сказать пожелают или спросить.
5
Вечером за ужином у костра Куш-Юр, уже переодетый во все свое, высохшее, поделился впечатлениями о Вотся-Горте, о житье-бытье пармщиков, постыдил их за распри, за скаредность и мелочность.
— Направится дело. Помаленьку сдружимся, — за всех заверил Гриш.
— Как с добычей быть — про то надо столковаться нам раз и насовсем. И — шабаш! — напомнил Мишка.
— Во-во, с этим у нас разнобой, якуня-макуня.
Куш-Юр переглянулся с Гришем, мол, придется поговорить.
— Давайте сообща придумаем. Одна голова — котелок, девять — котелище.
— Откуда девять — пять всего, — поправил его Мишка.
— Свою не считаешь, а еще чьи? — поддел Куш-Юр.
— Почему свою: пятеро нас мужиков, — отбился Мишка. — Голова — что с усами, а у баб ни бороды, ни усов.
— Теперь равноправие. Женщин не обижай! — с удовольствием влепил ему Куш-Юр, придавая своим словам и второй смысл.
Женщины отнеслись к его словам с сомнением. А Парасся даже прыснула в кулак: тоже сказал, неужто мужики, как и бабы, рожать станут? В разговор женщины так и не вступили: сидели, слушали. Зато мужчины спорили до хрипоты. Каждый отстаивал свое: Гажа-Эль — равную дележку между теми, кто промышлял, если не участвовал, тому ничего не давать; Сенька — дележку по едокам; Варов-Гриш по-прежнему отстаивал общий котел и общий засол; Мишка был против всякой дележки: кто что добыл, то и забирает.
Но против этого восстали все.
— Хитер! Снасти в складчину, а улов — кто сколько добыл. На чужом горбу в рай, — наступал на Мишку Эль.
Куш-Юр в спор не вмешивался. Мысли его вернулись к недавнему разговору с Гришем. Верно ли тот делает, чтоб в парме было все общее, бери сколько тебе надо… Может, оттого не могут столковаться, что складчина не равная: от одних и конь и корова, а от Мишки ни тпру ни ну-у. Из-за этого? Вон и в избах — одним передний угол, другим место у порога. Опять неравенство… Бери сколько надо… Кабы так! Тут и Мишка не стал бы шебуршиться. А откуда взять? Кишка еще тонка… Но сама-то парма, взаимовыручка, — хорошая штука при нынешней нужде. Надо еще раз, при всех, одобрить, поддержать Гриша. Небывалое дело он делает…
Куш-Юр не мог больше молчать.
— Вы все хотите справедливости, чтоб никому обидно не было, — начал он издалека. — Но если сделать, как хочет Эль, обидно Семену. А если так, как предлагает Михаил, обидно Элю. Михаил забыл, наверно, что Эль и коня привел, и корову, и снасть дал. Не миновать, чтоб один другому уступил, а то никогда не будет согласия между вами. Вот что хочу вам посоветовать…
Куш-Юр прямо сказал, что считает правильными условия пармы, которые отстаивает Гриш, объяснил пользу взаимовыручки. Ему задавали уточняющие вопросы.
Мишка притих, попрекал себя за несдержанность. Вот ведь уязвили его, окаянные! Верно, что безлошадный он, бескоровный. А молоко получает на себя и на Сандру… Взвесив все еще раз. Мишка решил пока помалкивать.
Сеньке условия пармы, придуманные Гришем и одобренные сейчас Куш-Юром, представились невероятной щедростью, в которую даже не верилось. Он и рыбак не из удачливых, и охотник аховый, а получит наравне со всеми, и котел общий, харчи, значит, по едокам. Но первым выразить одобрение не отважился: еще спугнет счастье. С его голосом не запевают, а подтягивают — и он ждал, что скажут другие.
Помалкивал и Эль, иронически улыбаясь.
Заговорил Гриш, не пряча довольной улыбки: