Перед тем малость поспорили — сколько положить работнику.
— А как нам, так и ему. Мы ж не батрака берем, а помощника зовем! — Гриш даже удивился, как речь могла зайти об этом.
Но Мишка пошел доказывать, что парма в таком случае останется в накладе, лучше делить улов по паям. Да и хантыйский старшина не дозволит Ермилке отдавать свою долю в общий засол с пармщиками.
Все призадумались: действительно, чепуха получается. Хоть откажись от помощника или дели улов поровну, в угоду Мишке.
Выход подсказал Сенька Германец:
— Ермилка-то, поди, не добавит невод, не сделает складчину сетями. Значит, давать ему маленько из улова — и ладно.
Гриш почесал за ухом.
— М-да… Вообще-то можно и так. Только если уж на глазок, то по-честному. — Ему хотелось и выйти из тупика, и не нарушать условий пармы, одобренных Куш-Юром.
На том и сошлись, хотя Мишка и морщился: подумаешь, по-честному, на глазок. Ханты надуть не грех, не разберется…
…Ермилка согласился. Старшина отпустил. Вскоре за протокой появился чум, покрытый берестой, похожий издали на островерхий стог сена.
Как и все мужики-ханты, не стриг Ермилка волосы, заплетал косички. Лицо его было густо усеяно синими крапинками: когда-то он заряжал патроны у костра, высыпал порох в подол малицы, но от шальной искры порох вспыхнул — и только глаза чудом уцелели. Пороховые метинки обезобразили ему лицо…
С Ермилкой приехала жена Марья с грудным мальчонкой и двумя дочурками трех и шести лет да старик отец Макар-ики, седой, с тощей бороденкой.
Новопоселенцы были тихи, неразговорчивы и очень бедны: носили дырявые малицы, до того старые, вышаркавшиеся, что никому не угадать, из какого они меха. Обувь им заменяли замшевые чулки выше колен, у подошвы отороченные мехом, тоже уже вышарканные. В этих чулках они ходили и в сухую погоду, и в ненастье. У Марьи было еще суконное платье неопределенного цвета, изношенное, грязное.
Отличались ханты трудолюбием. Старик, едва приехав, принялся плести гимгу, ловушку для рыбы, по-русски — морду. Марья, когда засыпал ее грудной сынишка, мастерила лукошки из бересты.
Ермилка горячо взялся неводить с артельщиками. Свой пай сразу же после улова он отвозил за протоку и возле чума засаливал рыбу в бочке или в большом деревянном корыте, вялил, сушил. В парму вступать не хотел. «Своим родом рвать нельзя. Без рода пропадешь», — говорил он. Никто ему не возражал. А то что он отдельно засаливал свою долю улова, было даже выгодно: запасы соли у мужевских переселенцев быстро истощались.
В общем, Ермилкой оставались довольны, и он, похоже, не раскаивался.
Через неделю с небольшим подошла к концу соль. Хоть и промышляли зыряне ветхим неводом, который то и дело приходилось чинить, но ловилось хорошо, очень хорошо. Соли требовалось много.
— У Ма-Муувема, поди, и соль есть? — пытал Эль Ермилку.
— Маленько есть…
— Едем к Ма-Муувему! — предложил Эль, втайне надеясь разжиться и вином.
— Знаешь, сколько он сдерет?
— А как путину упустим?
Довод был веский. Но Гриш предложил подождать катер, который обещал прислать Куш-Юр, авось не пустой придет, чего-нито подкинут им. Да и распечет их Куш-Юр. Рыба к Ма-Муувему, чего доброго, уйдет, катер порожняком вернется. Как Куш-Юру в глаза смотреть?
— Вот заладил, Куш-Юр да Куш-Юр! Или мы сами своему добру не хозяева? Что нам надо, то и сделаем! И шабаш! — ожесточился Мишка.
Даже Сенька, когда Гриш оглянулся на него, ища поддержки, отвел взгляд. Разъярился Гриш… Но что он может один против всех!
«Круто не поворачивай», — вспомнил наставление Куш-Юра… Соль впрямь очень нужна. Есть ли она в Мужах? Да туда и долго… А здесь наверняка и под боком…
Они возвращались с рыбалки, неторопливо гребли, переговариваясь вполголоса. Эль опять завел свое и даже ушам не поверил: Гриш согласился.
— Будь по-вашему! Съездим за солью.
Эль завопил от радости.
— Однако ездить не надо. Моя поедет, Макар-ики поедет, рыбу Ма-Муувему отвозить, спрашивать будем, — вызвался Ермилка.
— Завтра! — Элю не терпелось.
— Завтра — нет. Завтра рыбы мало.
— Чего — мало, калданка, поди, наберется.
— Калданка — мало.
— А тебе что останется?
— Сперва долг плати. Потом себе бери.
— Так ты много должен?
Напоминание о долгах заметно опечалило Ермилку:
— Не знаю. Однако много…
— Как не знаешь?
— Ма-Муувем муку давал, чай давал, винка… Платить надо. Без Ма-Муувема как жить? Совсем худо будет.
— Так ты давай к нам в парму навсегда, насовсем! — позвал его Гриш.