Илька незаметно засыпает… Ему снится, будто его все купают и купают в росе. Он тут же превращается в большого, крепкого и пузатого ваньку-встаньку. Как ни положат его, он вскакивает. Ребятишки тычут в него пальцами, дразнят: «Ванька-встанька! Ванька-встанька!» Ему хочется ответить им, но рот никак не раскрывается: ведь он игрушка с разрисованным лицом. Деревянная игрушка. От этого становится еще обиднее. Илька громко плачет и… просыпается. Плачет и напуганная, склонившаяся над ним мать. Поворачивает сынишку на другой бок. Он засыпает без сновидений.
С той ночи Илька, оставаясь в избе один, трепетно поджидал заветных нищих, калик прохожих. Но они не являлись… Всякий раз, когда взрослые уходили в лес или на луг, мальчик напоминал им:
— Про встань-траву не забудьте. Ищите хорошенько.
А когда те возвращались, спешил узнать, нашли ли. И хмурился:
— Значит, плохо ищете. Я когда-нибудь сам найду…
3
После Ильина дня Ильку перестали купать в росе. Цветы отцвели, травы поблекли, огрубели. Выпадал иней. Чувствовалось приближение осени.
В воскресенье уговорились идти в тайгу за кедровыми шишками. И старших ребятишек взяли. Упросился с ними и Илька.
Кухарить и присматривать за малышами была очередь Парасси. Она охотно осталась.
Утром неожиданно разболелись зубы у Мишки Караванщика. Он вышел к завтраку обвязанный платком, морщился, то и дело прикладывая руку к щеке. Никто не удивился: застудил, видать, погода-то холодает. Его тоже оставили дома.
Сандру это обстоятельство немного озадачило. Ни с вечера, ни ночью муж не жаловался на зубную боль. С некоторых пор она заметила в Мишке перемену: стал спокойнее с нею. Вот только бессонницами мается. Средь ночи встает и слоняется где-то по острову, подолгу не возвращается. И этой ночью выходил. Может, и простыл.
Наказав Парассе последить и за Мишкой, в случае надобности пособить ему, Сандра отправилась в лес.
На гористую сторону Хашгорт-Егана переехали на неводнике.
Лес здесь такой, что и бывалым лесовикам на диво. Кедрач высокий, густой!
Ильку оставили в лодке, а сами ушли по галечному берегу в бор, начинавшийся у воды. Вскоре совсем неподалеку то в одном месте, то в другом раздались удары палок — колотили по стволам деревьев, стряхивая шишки на землю. Мальчику сделалось до слез обидно, и он стал кликать мать. Она, видно, была далеко, зова долго не слышала, а когда наконец подбежала, он едва не ревел:
— Мама, найди поскорее встань-траву-у! Я тоже хочу шишковать!
— Ищу, милый, да все не везет. — Елення подняла сынишку на руки, вздохнула — тяжел уже Илька — и понесла к лесу. — Сейчас поищем вместе. Может, сам найдешь, укажет тебе Боженька милостивый.
— А он тут живет?
— Он повсюду, где помнят о нем. Молись, проси его помощи.
Тяжело ступая между кустами, задевая их широким сарафаном, Елення пробиралась вверх по кочастому склону горы. То и дело она натыкалась на толстоствольные користые деревья, прикрывала лицо сынишки рукавом кофты, чтобы не оцарапали его густые, в длинных зеленых иглах, ветви. Ветви были затянуты паутиной. Паутиной, казалось, опутан был весь лес. А Илька, моля мысленно Боженьку, во все глаза высматривал на земле заветную встань-траву.
— Вот встань-трава! В кусте! — Он показал рукой на незнакомое ему растение с узкими, как иглы, листьями.
— Это багульник. Им покойников окуривают, — объяснила Елення. Она опустила Ильку на сухое местечко возле кустарника, поправила под ним подол его легкой летней малицы. — Посиди тут, а я примусь за работу.
Илька загрустил. Огляделся. Рядом сновали ребята. Энька палкой сшибал шишки с нависших от тяжести ветвей, собирал добычу в кучу. А Сенькины дочурки, задрав головы, восторженно подпрыгивали. Встречая черный град шишек, сыпавшихся с верхушки высокого развесистого кедра, они радостно визжали. Их папка вскарабкался чуть не на самую вершину дерева и длинной палкой сшибал темные созревшие плоды. Ай да папка! Ловок и удачлив! Девчонки только успевай собирать.
— А где наш папка? Почему не на дереве? — спросил Илька Еленню.
— Далеко, видать, ушли они с дядей Элем, в самую глушь лесную. Тоже лазает по кедрам, не без того. А шишек ноне много. — И Елення окликнула: — Февра! Не ходи далеко, заблудишься! Тут тайга тайгой! Медведи да всякие зверюги! Таскай шишки к брату, веселее ему будет.