Но и эта новость была не самой захватывающей. Дальше инструктор рассказал совсем неожиданное — про новую экономическую политику. Незнакомые слова «нэп», «нэпман» — легко вплетались в его речь. Слушая рассказ инструктора о том, что частные магазины и рестораны уже пооткрывались в центре России и даже в губернии. Куш-Юр скреб в затылке. Вот как народу такое объяснить?! Народ не отголодовал, а новоявленные буржуи расшиковались. Задача.
Но инструктор не давал опомниться, сыпал дальше. Наверное, в последний раз доставляют продукты для распределения по едокам. С нового года, может, и раньше, будут продавать их в магазинах. «Надо учиться торговать», — сказал Ленин.
Понимая растерянность Куш-Юра, инструктор сказал задумчиво:
— Нэп, брат, всерьез. Сейчас другого выхода нет. От Сибкомнаца директиву ждем…
И еще была новость: всю пушнину теперь будут сдавать государству! Государство свои фактории откроет. Частных лиц за скупку меха — в тюрьму.
— Дело! — одобрил Куш-Юр. — Но охотник меха за спасибо не понесет.
— Товары завезем! С заграницей торговлю начали. Карскую экспедицию снарядили. Пушнину продадим, товаров закупим.
— Ну-у! Это здорово. Если так, охотник сам к нам потянется. Прихлопнем спекулянта!
— Смотри дров не наломай! Торговца от спекулянта отличай, — забеспокоился инструктор.
— Разница велика ли?
— Директива ясная: кто в открытую торгует — не спекулянт…
— Хоть три шкуры дерет?
— На то торговля… Вот кто товары припрятывает, не желает нашей власти помогать — без пощады к ногтю!
Инструктор расстегнул кожанку, достал из накладного кармана потрепанного френча тоненькую брошюрку, показал Куш-Юру.
— Ленина «О продналоге» читал?
— Краем глаза на семинаре видал.
— Э-э, что ж ты! Каждый день заглядывай, как в настольную книгу.
— Рад бы! Да от вас разве дождешься какой книжки, — огрызнулся Куш-Юр, задетый назиданиями.
— Ну-ну! Бери! У меня еще одна с собой.
Куш-Юр спрятал книжечку под малицу.
— Завтра сходка у нас, расскажу.
Вечером, после выгрузки, собрался сельсовет утвердить нормы выдачи. Докладывал Биасин-Гал. Был он, как показалось Куш-Юру, навеселе. Высказанное Куш-Юром предположение, что продукты вскоре уж не придется распределять по нормам, Гал встретил недоброжелательно, с озлоблением.
«Ну вот и делай из него торгаша!» — подумал с досадой Куш-Юр.
Заканчивая заседание, он счел нужным указать Биасин-Галу:
— Ты что-то часто стал мух давить. В словах невежлив.
Гал ощетинился:
— Кому какое дело? — веко правого глаза его запрыгало в нервном тике.
— Нет уж, извини-подвинься. Место у тебя такое, что чище девяносто шестой пробы ты должен быть. Лишней крошки взять не смеешь. С чего пьешь?
— Сам знаю…
— Коли знаешь, и нам сказать должен.
Гал затрясся:
— Без этого мне — на крюк или ножом! — Он полоснул рукой по горлу.
У Куш-Юра желваки заходили. Он сказал сочувственно, но строго:
— Все так. А позволить не можем… Права не имеем. Вот чистка будет, чикнут тебя, — сказал, не подумав, что слово «чикнут» напомнит Галу его трагедию — убийство жены.
— А с дочкой контры путаться право имеешь? — вышел из себя Биасин-Гал. Губы его затряслись, покрылись пеной. — Солдатскую вдову потопил, а кулацкую потаскуху выволок. Ублажаешься с ней за рекой.
— Что мелешь-то! Пьян, так не ходи на сельсовет! Хуже бабы! — И, обращаясь к членам Совета, проговорил: — Чепуха все! Ну, встретились за Юганом. Не было между нами ничего такого… И не спасал ее для свиданий…
А Гал, перекрывая Куш-Юра, пузырился дальше:
— Ты попрекаешь меня! Горем моим меня коришь! А я грех свой искупил! Заговор контры раскрыл! А ты?!
Куш-Юр вскочил, содрал с головы шапку, хлопнул ею по столу.
— А я?! А знаешь ты?! — задыхаясь от гнева, он пригнул голую свою голову. Горькая обида душила его, не давала выговорить рвущиеся из груди слова. Прохрипев что-то невнятное, он снова нахлобучил шапку, грохнулся на скамью. Гнев постепенно угасал, на смену ему приходили неловкость и недоумение. Что это он? Такого с ним еще не бывало. Нельзя так. Помнить себя должен — в партии пораньше Гала и как-никак председатель… «А если председатель, так пусть и плюет каждый?» — снова было загорелась обида. Но он овладел собой, подавил раздражение.
— Не имел я намеков на тебя, — выдавил медленно, тяжело. — Не дело нам промеж себя раздорить. Не дело и поклонов себе ждать. А спрос с каждого из нас будет. На службе мы. Значит, лица государственные.