Освещался Нардом двумя керосиновыми лампами: настенной — в зале и настольной — на сцене.
Начинались сходки в Мужах всегда с опозданием.
— Нардом — не церковь, в колокол не звонят, зачем спешить, — обычно посмеивались селяне.
Многие и вовсе чурались сходок, держались в сторонке от разговоров о новой жизни, все еще не верили в долговечность Советской власти, хотя и шел ей пятый год. Иные не ходили, чтобы не слышать, как хулят прежние порядки. Другие боялись греха: комсомольского богохульства, осмеяния служителей церкви.
Однако все зыряне — большие охотники до разных вечеринок, сборищ, увеселений. И просидеть дома весь вечер, зная, что на селе проводят собрание, они не могли. Приходили все же. Но начиналась сходка, как правило, при полупустом зале. И затягивалась до глубокой ночи, потому что с опоздавшими приходилось начинать разговор сначала. Такие отступления мало кого смущали. Пришедшие пораньше терпеливо курили, ожидая, когда опоздавшие, что называется, возьмут ногу…
Сходок в Мужах не было с самой весны, с весенней путины. Может, поэтому, а может, потому, что комсомольцы активно приглашали, народ в этот вечер собрался дружней, чем обычно. Комсомольцы, зазывая селян в Нардом, таинственно обещали:
— Мы покажем вам на сходке «настоящих мирских кровопийцев». Увидите — ахнете.
— Нашенских, мужевских, что ль, кровопийцев-то? — хмыкали селяне. — Мы и так их знаем как облупленных. Озыр-Митьку, Квайтчуня-Эську…
— Нет, не их. Только тоже настоящих. Ох, и кровопийцев же мы поймали! В наших руках они теперь! И вам покажем!
— Биасин-Гала, поди? — слух о найденном суре пошел гулять по селу.
— И не он. Приходите, своими глазами увидите, а то проморгаете.
Не могли селяне такое проморгать. Сходка не началась, а пустых скамей уже не оставалось. Мужчины усаживались на полу в проходах и возле стен. Пришло даже несколько девушек и женщин. Они стыдливо примостились в самом конце, поближе к выходу. Не в пример им Эгрунь, разодетая, как на праздник, вместе с подругой прошла вперед, уселась в первом ряду. И давай они грызть орехи, шептаться, хихикать, оглядывая собравшихся. Место себе Эгрунь выбрала неподалеку от Куш-Юра. Тот о чем-то увлеченно беседовал со стариками, в ее сторону не оборачивался, но краем глаза все видел. Куш-Юра не выказывал беспокойства, однако был начеку: от дерзкой Эгруни можно ожидать любой охальности.
Самая большая группа образовалась вокруг Варов-Гриша и Мишки Караванщика. Гриш едва успевал отвечать на вопросы о житье-бытье в Вотся-Горте. Мишка держался нейтрально, курил, и помалкивал, иногда чему-то загадочно ухмылялся. Гажа-Эль задержался неизвестно где. Не пришел и Биасин-Гал.
Особняком возле нетопленой голландки сидели недавние воротилы села — Озыр-Митька, Квайтчуня-Эська и их сыновья с Яран-Яшкой. Они редко бывали на сходках, но сегодня пришли, прослышав, что «комсомольцы» обещают показать кровопийцев. А еще больше из желания узнать, верны ли слухи, будто власть дала задний ход и торговые люди опять вольны заводить дела.
И над всей этой гомонящей массой людей плавало сизое табачное облако.
— Ну, чего волынитесь? Собрали, так начинайте, а нечего коптить нас табаком! — требовательно выкрикнула Эгрунь, повернувшись прямо к Куш-Юру.
«Вот ведь окаянная! — Куш-Юр со зла прикусил губу чуть не до крови. — Нарочно так кричит, чтоб люди внимание обратили. Поди, и в самом деле время начинать?.. Но открой сейчас сходку, и пойдут сплетни: под Эгрунькину дудку пляшет, чего пожелает девка, то и исполняет…»
Куш-Юр сделал вид, будто не слышит. Но и другие потребовали того же. Только тогда он поднялся, оглядел зал.
— Ого! — весело удивился. — Народу-то полно. — И направился к сцене. Взойдя на подмостки, ахнул: — Дыму-то, мать честная! Как в курной избе. Давайте, миряне-зыряне, прекратим пока курево. Приоткройте-ка дверь!
— Это можно, — ответили из зала. — Начинай проповедь-то свою.
— Проповедей не читаем, — строго заметил Куш-Юр, — у нас о деле разговор.
— Один черт!.. — крикнул кто-то.
Прокатился смешок. Куш-Юр напрягся, вытянул шею, вглядываясь в зал, высматривая, кто зачинщик. Но при тусклом свете «трехлинейки» в сизом табачном дыму все лица туманились. Предчувствуя, что собрание будет неспокойным, он по привычке широко расставил ноги, заложил руки за спину и начал речь.
— Миряне-зыряне! Скоро наступит пятая годовщина нашей Советской власти. Это праздник из праздников. Враги наши, как вороны, каркали, будто трудовой люд не продержится у власти больше месяца. А мы пять лет уже стоим! А вороны те, которые посдыхали, которые в дальние чужбины подались. Туда им и дорога! Тут вот написано, — он обернулся к лозунгу, — «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!»