— Спасибо. — Синцов хлопнул рукой по сумке. — У меня тут все есть.
Действительно, у него в сумке лежали выданная в госпитале банка мясных консервов и краюха хлеба.
— Что, к нашему обратились, а он послал вас куда подальше? — Полковник, насмешливо подняв брови, кивнул в сторону шумевшего за своим раскладным столиком командира дивизии.
— Вроде того.
— Не обижайтесь, надо войти в положение человека. К нам на финской один корреспондент приехал и что-то сказал ему поперек, а он у нас на расправу скор — дал с ходу десять суток ареста. А тот потом, на беду, писателем оказался, да еще известным. Он это нашему объяснял, когда тот его под арест сажал, но наш не внял, он у нас изящной литературы не читает. Советую замполита дождаться. И еще дал бы вам совет…
Но какой совет собирался дать насмешливый начальник артиллерии, Синцов так и не узнал: в лесу разорвался сначала один тяжелый снаряд, потом целая серия, и все — Синцов, и начальник артиллерии, и командир дивизии — полезли в вырытые между сосен желтые песчаные щели. Немцы били не по штабу, а по той самой поставленной за лесом батарее, куда полковник приглашал Синцова перекусить, — это выяснилось из диалога между залезшим в одну щель с Синцовым насмешливым артиллеристом и толстым командиром дивизии, сидевшим в другой щели, метрах в двадцати от них.
— Нашли где батарею поставить! — кричал командир дивизии, высовываясь из своей щели после разрыва.
— Разрешите доложить! — тоже высовываясь из щели и прикладывая руку к козырьку, кричал ему в ответ начальник артиллерии. — Я вам уже докладывал, когда вы сюда КП перенесли!..
Разрывался новый снаряд, и оба полковника ныряли в щели.
— Нечего было мне докладывать! — снова высовываясь из щели, багровея, кричал командир дивизии. — Надо было без докладов переместить, раз я КП перенес…
— Разрешите доложить, — снова прикладывая руку к козырьку, кричал начальник артиллерии, — что я вам докладывал и вы сами приказали не перемещать, потому что…
Новый свист снаряда, новый разрыв, оба снова ныряли в щели и выскакивали из них.
— Я вас не спрашиваю, как и почему, — кричал командир дивизии, — а приказываю вам!..
В очередной раз нырнув в щель рядом с полковником-артиллеристом, Синцов улыбнулся, несмотря на серьезность положения. Артиллерист заметил его улыбку и по-мальчишески подмигнул.
Налет кончился так же внезапно, как и начался. На весь лес оказалось лишь несколько легкораненых.
— Приказываю немедленно переместить батарею! — кричал командир дивизии, с трудом вылезая из щели и отряхивая от песка толстые колени.
— Есть переместить батарею!
Но командир дивизии уже не смотрел на артиллериста, а кричал кому-то еще, чтоб подали машину, он поедет к Серпилину!
— Серпилин, Серпилин! — орал он через минуту в телефон. — Я Зайчиков!.. Как ты там, Серпилин? Сейчас я к тебе еду, давай не теряйся! — Кажется, ему докладывали по телефону что-то хорошее. — Лупи их, Серпилин, в бога мать, как мы с тобой белых лупили!.. Сейчас еду к тебе! — весело, на весь лес орал полковник.
Едва уехал командир дивизии, как началась стрельба из малокалиберных пушек и пришло телефонное донесение, что немецкие танки вышли на шоссе в трех километрах от штаба.
Полковник-артиллерист сел на полуторку и уехал на шоссе, к своим пушкам. Синцов кинулся было к нему, но в последнюю секунду дрогнул и остался. И хотя сделал перед самим собой вид, что хотел поехать и не успел, в глубине души знал, что струсил. Через минуту, взяв себя в руки, он уже действительно решился ехать, но теперь было не с кем. Он подошел поближе к столику, за которым сидел оперативный дежурный, и прислонился к толстой сосне.
Сообщения по телефону были все тревожнее: танки в двух километрах, в полутора, в километре…
Оперативный дежурный и еще какой-то майор распорядились разобрать гранаты и приготовить бутылки с бензином.
Бутылки с бензином приготовили, но выяснилось, что почти ни у кого нет спичек. Несколько минут, забыв о танках, все искали по карманам коробки и делили спички.
С шоссе донесся гул моторов, потом шквальная артиллерийская стрельба, и вдруг все смолкло.
Оперативный дежурный вытер пот со лба, положил на столик громко стукнувшую в тишине трубку и сказал, что все в порядке: прорвавшиеся танки уничтожены артиллерией.
А еще через пять минут в лес, петляя между деревьями, въехал пикап, и из кабины выскочил человек, которого Синцов меньше всего ожидал тут встретить. Это был его однокашник еще по КИЖу, известный московский фоторепортер Мишка Вайнштейн, теперь одетый в военную форму, а в остальном совершенно такой же, как до войны, — толстый, веселый, шумный, с двумя «лейками» на груди.
— Здорово, Мишка! — обрадовался Синцов, тряся обеими руками тяжелую, как гиря, руку своего старого приятеля, которого ни раньше, ни теперь иначе, как Мишкой, никто и не называл.
— Здорово, здорово! — ухмыляясь, отвечал Мишка и вытирал свободной рукой пот, лившийся с его круглого, как сковородка, лица. — Когда ты сюда подскочил?
«Подскочил» было его любимое словцо.
— А ты-то откуда подскочил? — глядя на Мишкину физиономию и тоже невольно смеясь, спросил Синцов.
— Еду, понимаешь, по шоссе, увидел, как по немецким танкам бьют, подскочил и снял. Три танка разделали, как бог черепаху, только далеко друг от друга стоят. Ну ничего, если один к другому подклеить, а природу вырезать, панорама будет — во! — и Мишка показал большой палец.
— А сюда чего приехал?
— А мне сказали, что тут штаб дивизии. Решил заехать, спросить, куда еще можно подскочить.
— За Днепром, под Могилевом, сейчас донесли, уже двадцать танков подбито, — сказал оперативный дежурный.
— Вот это будет панорама! Сядем на пикап, подскочим? — повернулся Мишка к Синцову.
— Ну что ж…
— Без провожатого КП Серпилина не найдете, — снова вмешался в разговор оперативный дежурный.
— Я все найду, — сказал Мишка. — Только уже темновато для съемки. — Он поглядел в начинавшее сереть небо, недовольно покрутил носом и, окончательно поняв, что природы не переспоришь, сразу успокоился и отпустил свой пикап заправляться. — Слушай, — он сел на землю рядом с Синцовым, — у тебя подхарчиться нечем? С утра не ел, честное пионерское!
Синцов молча расстегнул полевую сумку и вытащил хлеб и консервы. Он знал, что, пока Мишка голоден, его бесполезно расспрашивать.
Мишка вытащил нож, одним округлым движением вырезал крышку банки и стал жадно жевать консервы, подцепляя их ножом и заедая здоровенными кусками хлеба. Только уничтожив три четверти банки, он с набитым ртом повернулся к Синцову:
— А ты-то ел?
— Нет.
— На. — Мишка с сожалением подвинул ему банку и остатки хлеба. — Вот всегда я так, забываю товарища, просто неудобно.
Синцов взял из рук Мишки нож, остатки консервов и улыбнулся.
— Ну, как там Москва? — спросил он, когда Мишка прожевал тот последний кусок мяса, который он все-таки не удержался и подцепил ножом, уже передавая банку Синцову.
— Скажешь, вру, но Москвы я не видел. Два раза подскакивал с фронта на несколько часов: сдать фото — и обратно. Да, знаешь, — вдруг весело вспомнил он, — Ковригина из «Звезды» под Минском убило. Хороший был парень, жалко!
Ковригина ему было действительно жалко, но он был очень рад, что снял сегодня танки, и говорил обо всем в одинаково радостном тоне. В этом же тоне он стал рассказывать и о своих поездках на фронт.
Перебив его, Синцов спросил, как он после всех поездок смотрит на общее положение.
Но Мишка никак не смотрел на общее положение: что фашисты нам, как он выразился, крепко прикладывают — это он видел своими глазами, а что мы все равно побьем их, нисколько не сомневался.
Говорить на серьезные темы ему не хотелось, и он откровенно обрадовался, увидев свой вернувшийся с заправки пикап.
— Харчи достал? — спросил он шофера.
Шофер вытащил из пикапа буханку хлеба. Мишка отломил половину и снова стал есть. А Синцов пошел представляться вернувшемуся с передовой заместителю командира дивизии.