Она представляет, как с гордостью будет рассказывать про кубок и шарфики, про то, как смешно таскать курагу из-под носа торговки и как страшно в магазине, потому что там камеры. Как мучительно будет молчать о красках, о самом главном, об украденном по-настоящему. Как Татьяна Олеговна поднимет бровь и скажет: что ж темноте так? Ну не перебелила в кои-то веки, и то молодец.
В кровати, перед сном, Оленька понимает, что ей совсем плохо.
Понимает, как это все мерзко, бессмысленно и глупо. Как недостойно настоящего художника и как смешно для обыкновенного человека. Как подло по отношению к тем, у кого украдено самое главное. Оленька плачет и думает: ну не виновата же я, что это придумала, что мне пришлось это сделать, — иначе оно бы съело меня изнутри. Обещает себе сходить в поликлинику и узнать про участкового психиатра.
Через двадцать минут слезы Оленьки высыхают.
Бабушку Нину нельзя представить без янтарного ожерелья. Оно тяжелое и некрасивое и чаще лежит в шкатулке, зато она в нем на всех фотографиях, даже на той, что сделала год назад и отложила для памятника. А самое главное — оно из настоящего янтаря.
Истолченный янтарь обливается двойным по весу количеством скипидара, ставится в теплое место, где остается до полного растворения, после чего нагревают смесь на водяной бане и постепенно прибавляют тройное по весу количество горячего льняного масла. Янтарный лак имеет темный оттенок и не годится для светлых красок.
Линор Горалик
ВОТ И ВСЁ
Он не мог работать, если знал, что эта штука лежит в одном из ящиков его стола, он не мог пользоваться ванной, если эта штука хранилась в аптечке, он не мог даже перенести ее присутствия в старом буфете на балконе, он все время чувствовал себя так, как будто она взорвется, как если бы это могло взорваться. Он не мог арендовать в банке сейфовую ячейку и положить эту штуку туда, потому что чувствовал, что тяжеленная металлическая ячейка будет тогда лежать прямо у него в голове. На четвертый день он арендовал в пятидесяти километрах от города холодильную камеру площадью сто четыре квадратных метра (минус двадцать градусов, на три года) и отнес эту штуку туда. Ему дали карточку и код, он открыл герметичную дверь, зажмурился, кинул эту штуку внутрь, запер дверь, бросился к лестнице, но почувствовал, что штука лежит слишком близко к выходу. Тогда он вернулся, опять открыл дверь, поднял штуку, донес ее до самого дальнего угла камеры и накрыл плащом. Потом, подумав, накрыл ее сверху еще и пиджаком, потом рубашкой, потом собой.
Гала Рубинштейн
ДРАКОНЫ НА ОБОЯХ
К концу недели погода наладилась, видимо, циклон сменился антициклоном, думала Таир, разглядывая потертые обои, слегка надорванные на стыке. Надо было клеить внахлест или совсем не клеить, а просто покрасить в голубой или лавандовый, или все равно в какой, лишь бы… Таир перевела взгляд чуть влево и забыла, о чем думала несколько секунд назад. Мысли не держались в голове, путались, скользили, прятались в темных углах, а потом выскакивали неожиданно, в самый неподходящий момент.
Там, где кончался диван, в обоях зияла дырка, похожая на дракона. Нужно спросить у детей, подумала Таир, они действительно подразумевали дракона или он получился случайно. А скорее всего, и дракона никакого нет, просто дырка требует, чтобы ее заполнили смыслом наподобие пятен Роршаха, в которых мы видим все что угодно, но не случайную кляксу. Может быть, и с жизнью так: на месте пустой, расплывчатой, бестолковой суеты мы видим высшее предназначение…
Таир вошла в детскую и немного постояла на пороге. Малыш спал, а старшие — до сих пор в пижамах, да и зубы, скорее всего, не чищены — играли в скребл.
— Когда уже закончится этот чертов карантин? — поинтересовалась Таир, но дети не ответили, увлеченные игрой, то ли не заметив мать, то ли догадываясь, что вопрос адресован не им, а кому-то более взрослому, мудрому и знающему, который, впрочем, тоже не спешил отвечать.
Она зашла в кухню, вытащила из холодильника коробку яиц и поставила сковороду на огонь, а сама тем временем налила в стакан воду из-под крана и начала пить, но после первого же глотка ее вдруг отчаянно затошнило, и она извергла всю жидкость наружу.
Таир задумалась, перебирая в уме все возможные причины утренней тошноты. Беременность исключалась: последние месяцы ее супружеские обязанности ограничивались приготовлением ужина и поцелуем на ночь. Эта мысль слегка огорчала ее — но не сильно, только слегка сдавливало горло тоской оттого, что это уже, видимо, навсегда.