В семени скрытый зародыш
Может огнем и водою,
Может землею и ветром
Видимо быть истреблен,—
Встретя же, силой стеченья,
Благоприятность условий,
Он оживет, без причины
Явной, желаньем влеком.
Также и те, что достигли
Той предположенной воли,
В помысле «Я» сохраняя,
Мысль о живых существах,
Все не достигли до цели,
Нет им конечной свободы,
Прошлое тонко влияет,
Сердце — в несчетности лет.
Ты говоришь, что свобода
От ограниченной жизни
С нами, когда мы отбросим
Самую мысль о душе.
Как же распустишь веревки,
Душу связавшие прочно?
Если ты свойствами связан,
Где же тут вольность тогда?
Гуна и гуни — два слова,
Свойство, предмет — два понятья,
Разны они в представленьи,
Но по основе — одно.
Если ты скажешь, что можешь,
Свойства предмета отнявши,
Самый предмет не разрушить,
Это же вовсе не так.
Жар от огня ты отнимешь,
Нет и огня вместе с этим,
Плоскость отнявши у тела,
Где же и тело тогда?
Свойства есть плоскость; содвинешь —
Самый предмет исчезает,
Гуна — поверхность предмета,
Гуни без гуны не быть.
Освобождение это,
Речь о котором была здесь,
Не достигает свободы,
Тело, как прежде, в цепях.
Также еще говоришь ты —
Чистое знанье есть вольность,
Если есть чистое знанье,—
Значит, и знающий есть.
Если есть знающий,— как же
Освободиться он может
От единичного «Знаю»
И от отдельного «Я»?
Если без личности знанье,
Значит, тогда познающим
Может чурбан быть и камень,
Тем, кто свершает,— конец.
Что мне здесь Арада молвил,
Сердце не сделало сытым,
Мудрости нет здесь вселенской,
Лучшего должен искать».
Путь свой направил он к Удре,
«Я» было снова в беседе,
«Мысль» и «He-мысль» обсудили,
Топь безысходной была.
Если возможность возврата
Не устранить от живого,
Освобождения нет здесь,
В цепи — повторно звено.
Удру царевич оставил,
К поискам путь свой направил,
В Гайю пришел он на Гору,
Где умерщвляется плоть.
Было там место, чье имя —
Пыточный Лес Уравильва,
Пять там подвижников, Бхикшу,
Раньше сошлись до него.
Как этих пять он увидел,
Чувства свои обуздавших,
В роще подвижничеств точных
Путь совершающих свой,
Мирных, спокойных, довольных,
Над Найраньджаной-рекою
Место близ них Бодгисаттва
Выбрал и в мысли вступил.
Ведая, сколь он упорно
Сердцем искал избавленья,
Бхикшу ему предложили
Ряд преклоненных услуг.
Знаки вниманья приявши,
Истово занял он место,
Как человек, что намерен
В благоговеньи пребыть.
К средствам прилежно прибег он
Для избежанья болезни,
Путь, чтобы старости минуть,
Путь, чтобы смерть победить.
Сердце свое обратил он
На умерщвление плоти,
На воздержанье от страсти,
Мысли о пище отверг.
Пост соблюдал он, какого
Не соблюсти человеку,
Был в безглагольной он мысли,
Шесть продолжал так годов.
По конопляному только
Зернышку ел каждодневно,
Тело его исхудало,
Тонкий и бледный он стал.
Все он искал пресеченья
Необозримого моря,
Думал все глубже, как можно
Смерть и рожденье стереть.
Мудрости сеть расчленяя,
Делая путь совершенным,
Все же он в этом не видел
Освобожденья еще.
Духом был волен, а телом
Легок, воздушно-утончен,
Имя его воссияло,
Славой он был вознесен,—
В нежной лазури означась,
Серп новолуний так светит.—
Кумуда, цвет сокровенный,
Так изливает свой дух.
Был господин того места;
Дочери, девы-царевны,
Обе пришли, чтоб увидеть
Этот измученный лик.
Он был иссохший и тонкий,
Словно увядшая ветка,
Круг шестилетья свершился,
Точка замкнула тот круг.
Муку рожденья и смерти
Он созерцал неотступно,
Здесь не увидел он средства
Вызвать взнесенный восторг.
Путь умерщвления плоти
Не был и средством тем прежним:
Там он, под деревом Джамбу,
Час вознесенный узнал.
Это, он думал, есть верный
Путь к просветленью восторга,
Это — дорога иная,
Не умерщвленная плоть.
Должен искать я, скорее,
Силы и мощи телесной,
Должен напитком и яством
Члены свои освежить.
Этим достигши довольства,
Разуму дам отдохнуть я,—