Этот гигантский рост спроса объясняется, конечно, и тем, что с заказами к нам стали обращаться народные школы. Картины служили наглядными пособиями по географии, этнографии, биологии, истории. Издательство обратило особенное внимание на портреты исторических лиц и на чудеса русской природы. Реки, озера, Кавказские горы, опасные переправы, а также губернские города, Петербург, Москва, знаменитейшие здания России — все это изображалось на картинах. Школьные стены, как и мужицкие избы, были увешаны нашими произведениями.
Не помню сейчас, как велик был общий тираж лубочной картины, но, конечно, это были цифры астрономические: сотни миллионов, а может быть, и весь миллиард наберется.
Продажа картин очень заметно отразилась и на сбыте книг. Картина тянула книгу, а книга — картину.
Но картина шла все-таки больше, так как торговля картинами не была затруднена административными стеснениями. Каждая картина рассматривалась как простой товар, и каждый торговец имел право продавать этот товар без специального разрешения губернатора.
Особенно разрастался спрос на картины великим постом, перед пасхой. Всего более, однако, покупались картины на Украине, где хозяйки наперебой друг перед дружкой спешили убрать свою хату «ради праздника»…
Книга для народа
дновременно с большой работой над картинами наша фирма продолжала и свою обычную работу Никольского рынка — печатала во множестве народные книги.
Какие это были книги? Да все те же, над которыми столько лет, не переставая, смеялась настоящая русская литература: «Бова», «Еруслан», сонники, песенники, произведения молодых и старых авторов Никольского рынка. Народный роман, народная повесть создавались, так сказать, в литературном подполье, куда никогда не проникал луч света и куда никто из настоящих писателей даже не заглядывал.
Никольский рынок сам творил и сам издавал, сам искал и находил свои, особые пути к полуграмотному деревенскому читателю.
В качестве издателя Никольского рынка я знал всех наших авторов лично, и многие из их произведений прошли через мои руки.
Особняком от литературы, никому не ведомые, всеми презираемые, делали свою писательскую «карьеру» авторы Никольского рынка.
Кто они, откуда, и как пришла им в голову мысль взяться за перо и творческую работу?
Недоучившиеся семинаристы, убоявшиеся бездны книжной премудрости, и всякого рода изгнанники учебных заведений, запьянцовские чиновники, нетрезвые иереи и вообще неудачники всех видов, потерявшие профессию, утратившие репутацию и похоронившие надежду.
Миша Евстигнеев, Коря Миленький, Суворов, Кузнецов — кто теперь знает и кто помнит эти имена?
А между тем это была в своем роде «плеяда», создавшая первоначальный тип «народного» романа с головокружительными приключениями и с невероятными ужасами.
Как оплачивался каторжный труд этих литературных нищих?
Никак не оплачивался: это было скорее подаяние, чем литературный гонорар.
Авторы получали от трех до пяти рублей за печатный лист (36 маленьких страничек), и произведения их всегда продавались в полную собственность издателя.
Ни один нищий не мог бы прожить на такой гонорар, но Никольские писатели как-то ухитрялись жить и даже заливали вином свои неудачи. Среди них были, впрочем, и свои «аристократы» и «корифеи».
Миша Евстигнеев, писавший повести, романы, письмовники, самоучители танцев и все вообще, что «закажут», считался самым популярным автором. Его гонорар был от пяти до десяти рублей за лист. Он работал для фирмы Манухина, которая почти монопольно пользовалась его трудами.
Суворов, автор многочисленных исторических повестей и романов, был человек лохматый, с малиновым носом и вечной пьяной улыбкой.
Робко останавливался он у порога купеческой лавки и ласково говорил:
— Не будет ли, Иван Дмитриевич, какого заказа? Заказали бы вы мне, право, исторический роман в двух частях…
Такого же типа человек был и Коля Миленький, поставлявший товар в духе пинкертоновщины.
Он, кстати, был родным братом прославленного московского фельетониста Алексея Пазухина.
Коля Миленький был за какие-то провинности исключен из гимназии. Он много пил, был неопрятен в одежде и отличался удивительной робостью. Все переговоры о продаже своих произведений он вел обыкновенно с приказчиками и очень редко — с хозяином. Бывало войдет бочком в лавку, остановится у притолоки и шепотом спрашивает приказчиков: