Передав мобильник с фонариком мне, аспирант зашел в воду по икры. Похоже, это и впрямь болотом не было. Просто река разлилась.
Подавая какие-то, одному ему известные, сигналы руками, Бранов осторожно двинулся к кусту, служащему кошачьим укрытием. Последний, к слову, был подозрительно тих. Ни шелеста листьев, ни скрипа ветвей. Словно тщательно оберегал и укрывал и без того скрытное создание.
– Ну, что там?
Бранов предостерегающе махнул рукой. Еще шаг, и мужчина, с громким всплеском выбравшись из воды, оказался на суше. Сомнений в том, что кошкот все его передвижения не оставил без внимания, у меня не было. Однако отсутствие хоть какой-то реакции заставляло сердце биться ровнее. Может, зверь устал сидеть в засаде и давным-давно ушел?
Осторожно раздвинув широколистные ветви, аспирант заглянул внутрь.
– Мика, сюда!
Ругаясь на чем свет стоит, я аккуратно ступила в воду и тут же почти по коленку ушла в застоявшуюся жижу. Широко шагая и морщась, скоро добралась до сухого островка.
– Оно ушло?
– Нет, – Бранов, вынырнув из куста, лихорадочно сверкал глазами в темноте. Прямо как тот самый кошкот. – Помоги мне!
Подобравшись чуть ближе, я тоже исчезла в зелени.
За стеной из влажных, здоровенных листьев оказалась довольно просторная полянка. Как раз впору, чтобы уместиться нам троим.
– Что с ним? Умер?
Тело, в набедренной повязке и клочке ткани на груди, так напоминающее человеческое, но покрытое темной, извалявшейся в грязи шерстью, и впрямь не двигалось. Лапы, что передние, что задние, неестественно кривились, а хвост был словно изломан в нескольких местах. Кошкот если и издох, то издох в муках. Причем в адских. И виной тому была едва заметная серебристая сеть, опутавшая его с головы до ног, которую я даже и не приметила сперва. От жалости в носу защипало, а страх будто бы испарился.
И как только кот умудрился зашвырнуть в нас корзину, если скован так, что и не пошевелиться?
– Помогай давай, – отвлек меня Бранов от созерцания существа, созданного моим явно нездоровым подсознанием. – Постарайся оттянуть нитку как можно сильнее.
Я присела на корточки. Коснуться мертвого, но все еще теплого кошачьего тела боялась до дрожи в коленках. Аккуратно поддев ногтем нить, врезавшуюся в тело до крови, потянула ее вверх. На удивление она поддалась без малейшего труда, растянувшись резинкой, а аспирант принялся с остервенением пилить ее ножом, но безуспешно.
– Что-то не очень-то ножичек у вас острый, – поморщилась я, следя за его потугами.
Бранов с удивлением уставился на острие, провел по нему пальцем. Очевидно, какая-то простая мысль напрочь отказывалась укладываться у него в голове.
– Нет, с ножом-то все в порядке. Ладно, попробуем иначе.
Отложив нож, он покопался в нагрудном кармашке рубахи. Отыскал коробок и чиркнул спичкой. Яркий рыжий огонек тут же заплясал, оживляя длинные тени.
Я вновь коснулась сети, потянула, а Бранов тут же поднес спичинку. Оказавшись в огне, ниточка лопнула, а сама сеть засветилась золотом и издала тонкий звон.
– Ага, – протянул аспирант, расплавив еще одну нить, – а мир-то магический, оказывается.
– Знамо дело, – фыркнула я, дивясь находчивости аспиранта.
Дело спорилось. Бранов чиркал и чиркал спичками. Одна за другой ячейки сети разрушались, с каждым разом сияя все ярче и звеня все пронзительнее. Почти вся верхняя часть туловища и ушастая голова кошкота была уже освобождена, только мощные задние лапы были все еще тесно связанны между собой.
– Спичек осталось совсем немного, – озабоченно покачал головой аспирант. – Как бы так умудриться…
Он склонился над котом, пытаясь повнимательнее разглядеть плетение сети. Я приподняла мобильник, чтобы дать как можно больше света.
– Ян Викторович, скажите, а зачем мы освобождаем мертвого кошкота?
На свои замаранные чужой кровью ладони я даже смотреть боялась. Бранов поднял голову.
– А с чего ты решила, что он мертв?
Глаза у меня расширились от испуга, но едва я слово успела вымолвить, как судорога короткой волной пробежала по кошачьему телу. Возмущенный рык, а за ним и взметнувшаяся когтистая лапа окончательно лишили меня дара речи.
Глухой удар, и аспирант взвыл не хуже кошкота.
Телефон тут же выпал из моих рук. От испуга совсем перестав соображать, я откинулась на спину, затем перекатилась на живот и поползла с нечеловеческой скоростью.
Судя по шлепающим и рычащим звукам, кошкот делал то же самое. Вот только скованные задние лапы все передвижения значительно затрудняли.
– Маша, твою мать!
Снова перекатившись на спину, я уставилась на оседлавшего кошачью спину аспиранта. В темноте при свете луны можно было разглядеть лишь силуэты, но и без того понятно: битва была жаркой.
Кот вопил и извивался. Бранов тоже вопил и прижимал кота к земле.
Вскочив на ноги, я бросилась на подмогу, чудом отыскав свою рогатую ветку и готовясь ей затыкать кошкота до смерти, если придется.
– Мика, ветровку!
Я застыла в недоумении. Чем тут куртка помочь может?
Чтобы развязать узлы на поясе, мне нужна была, как минимум, еще одна пара свободных рук. Недолго думая, я зажала палку между коленками. Как-никак, а терять единственное оружие мне совсем не хотелось.
Совладав с туго связанными рукавами ветровки, я ринулась к аспиранту. Кошкот уже потерял значительную часть крови и сил, поэтому сопротивлялся вяло. Все больше шипел змеей. Пара рывков и передние лапы крепко-накрепко связаны у него за мохнатой спиной моей курточкой.
Тяжело дыша, Бранов поднялся на ноги.
– Ян Викторович, вы ранены!
На плече мужчины и впрямь темнели свежей кровью рваные борозды.
– Да пустяк, – он по привычке провел пятерней по волосам и выдохнул, морщась от боли.
Явно храбрится. Боль, наверное, адская.
– Перевязать нужно как можно скорее.
Не дожидаясь ни указаний, ни протестов, я подняла с земли многострадальный мобильник, отыскала в голубоватом свете вспышки ножичек и принялась острием ковырять шов на покалеченном когтями аспирантском плече.
Пару минут спустя ткань поддалась. Ловко разорвав рукав на несколько длинных широких полос, я принялась перевязывать раны. Благо, что они и впрямь были неглубокими. Кошачья лапа скользом прошла.
Бранов, надо отдать ему должное, стоически сражался с желанием взвыть каждый раз, когда я связывала чересчур крепкий узел. Я ойкала и начинала сыпать извинениями, но аспирант только жмурился, задерживал дыхание на долю секунды и с шумом выдыхал, повторяя, будто самого себя убеждая: «Ничего страшного. Ничего…»
Наконец раны были перевязаны. Аспирант повел плечом, недовольно морщась.
– Долго заживать будет. Кошачье… оно всегда так.
– Ничего, – в сотый раз повторил он. – До свадьбы заживет. Спасибо!
Блондинистая бестия невзначай напомнила о себе. Если бы Бранов видел меня на парковке в тот вечер, то я была бы уверена, что он сказал это нарочно, чтобы обозначить свою позицию и чтобы я не питала несбыточных надежд.
Я расстроенно отвернулась, уставившись на зверюгу.
– Что с ним-то делать будем?
Кошкот больше не рычал и не дергался. Только изредка и жалобно мяукал, будто звал на помощь, но на удачу уже совершенно не рассчитывал.
– Не знаю, – поднялся на ноги Бранов. – Оставлять так нельзя.
Аспирант сделал пару шагов к шерстяному комку. Склонился над ним. Я кивнула.
– Если оставим, его могут найти другие, и тогда нам точно крышка. Придется…
Жалобный плач, тот, что мы услышали и ошибочно приняли за зов Оксаны, прервал меня на полуслове.
– Прошу, пощадите! Не губите!
И снова плач, так похожий на человеческий. И если шерстяное тельце в ту секунду внезапно обрело дар речи, то я же его в одночасье лишилась.
– Ты не говорила, что кошкоты умеют говорить, – попенял Бранов, сделав шаг назад. Кот тут же прекратил молить о пощаде и просто горестно хныкал.
Я развела руками.
– Я и… Ян Викторович, я и сама не знала!