Бросив ключи в серебряную пепельницу на журнальный столик, она забралась с ногами на диван. Фред лениво открыл один глаз и, не меняя своей величественной позы, потянулся к ней своей мохнатой лапкой. Всегда гораздо более экспансивная, Джинджер вскочила на ноги, выгнула спинку, широко зевнула и только потом деликатно перебралась на голые колени Фрэнки. Уткнувшись своим маленьким мокрым носиком в ее шею, она начала мурлыкать. Как правило, Фрэнки в ответ нежно поглаживала обеих кошек по спинкам, чесала им за ушками, под обросшими жесткой шерстью подбородками, играла с их бархатными лапками. Но на этот раз она этого не сделала. Не в силах двинуться, она, как мертвая, лежала на подушках и невидящими глазами смотрела в пространство.
Ее начали душить непроизвольные рыдания, из распухших глаз снова полились слезы. Меньше всего на свете она ожидала того, что с ней произошло! Они никогда не ссорились, то есть по-настоящему не ссорились, разве что по поводу самых дурацких предметов, вроде того, чья очередь идти в ванну или кто использовал последний рулон туалетной бумаги. И сексуальные отношения их протекали вполне нормально. Или она так думала, что нормально. Она почувствовала, как в ее желудке начинает расти ком. О господи (тут она кое-что припомнила), только не говорите мне, что все дело в этой ерунде! Все, что угодно, только не это! Да, она действительно не выносила люстр. Не то чтобы у них была настоящая люстра, но все-таки на потолке висел один из тех белых китайских фонариков, которые продаются в магазине «Товары для дома» за пять фунтов, и Хью его обожал.
Фрэнки съежилась от ужаса, в голове ее пробегали мысли, как отравленные дротики: одна ужаснее другой. Может быть, все дело в одной детали: Хью любил целовать ее в шею и покусывать за мочки ушей. Он был вообще крупным специалистом по мочкам. Может быть, его эрекция была искусственной? Просто имитацией? Притворством? В конце концов, женщины же могут сымитировать оргазм, почему же мужчины не могут искусственно вызвать у себя эрекцию? А может, все было еще хуже, и он воображал ее во время акта кем-то другим? Например, Сьюзи из бухгалтерии или этой новой временной служащей с французским акцентом, которая постоянно покупала ему круассаны? О господи, только не говорите мне, что он с ней трахался! Что творил с ней всякие штучки за офисными шкафами! Чем больше она думала об этом, тем яснее вспоминала, каким странным было его поведение последние несколько недель. Отчужденный, невнимательный, он как будто все время что-то держал в уме. Черт подери, какой же идиоткой надо было быть, чтобы этого не замечать! Она-то полагала, что он обдумывает детали женитьбы, а он все время раздумывал о разрыве!
В довершение всего — как будто у нее и так было мало несчастий — ей теперь следовало подумать о новом жилье. Но как? Если бы у нее была работа, то она бы тут же начала поиски, но как на стандартное пособие по безработице снять комнату за две сотни фунтов в неделю в квартире-двушке? Правда, всегда оставалась возможность обратиться к друзьям и напроситься к ним на диванчик. Но она тут же отбросила эту мысль. Кому охота давать приют вечно ноющей, стенающей неудачнице, какие бы симпатии она ни вызывала у других людей. Это значит, что оставался вариант с родителями. Но их она тоже не хотела беспокоить. Ей уже двадцать девять лет, и она должна сама решать свои проблемы, а не бежать домой и плакаться в чью-то жилетку, как будто она снова превратилась в маленького ребенка и не может самостоятельно совладать с яйцом и ложкой или попасть фантиком в расписную коробочку.
Ее старики теперь несколько сдали — отцу в следующем мае стукнет семьдесят два, да и мать от него недалеко ушла. После пятидесяти лет совместной жизни они все еще пребывают в счастливом браке. Мать всегда любила рассказывать историю о том, как они впервые встретились с отцом в танцевальном зале на курорте Блэкпул, а потом, когда через полгода они поженились, то вальсировали в церкви и танцевали фокстрот на свадебном приеме. Но лучшая история ее матери, которую она повторяла охотнее всего, касалась того, как в сорок лет она вдруг почувствовала себя плохо. Испуганная, она ожидала увидеть в истории болезни слово на букву К («канцер»). А вместо этого — и это место в рассказе доставляло ей наибольшее удовольствие — она увидела там слово на букву Б («беременность»). Ни о каких приготовлениях к смерти дальше не могло быть и речи: она была четыре с половиной месяца беременна Фрэнки, и, следовательно, разраставшаяся в ней опухоль имела самый доброкачественный характер.
Закрыв лицо руками, Фрэнки снова начала плакать, и ее тихие слезы постепенно перешли в громкие конвульсивные рыдания. Фред и Джинджер смотрели на нее с изумлением, замешательство прочитывалось в их мерцающих янтарным блеском глазах. Кошачья шерстка постепенно пропитывалась ее слезами, а лицо распухло и покрылось красными пятнами. А потом наступил такой момент, когда она уже не могла больше плакать.