Молодые медики не могли вдоволь надивиться подвижности руки и блестяще залеченным переломам.
— Нижняя челюсть была два раза фрактуирована... раздробленный перелом, конечно, — продолжал профессор, — а теперь внимание, господа! Милая, хорошая женщина... откройте рот! — Так! Отлично! — А теперь стисните покрепче зубы! Хорошо.
Так демонстрировал профессор, вызывая восторг слушателей, удивительно выправленную челюсть и целую уйму всяческих изъянов, исправление которых делало честь хирургической науке.
Женщина сидела на краю постели и, как автомат, повиновалась всем приказаниям. Она позволяла сколько угодно ощупывать и демонстрировать ее искусственно-слепленное тело. Только ног своих она не давала сдвинуть. Как ласково ни уговаривал ее профессор, ее ноги точно прилипли к тому месту пола, где были эти два кровавых пятна. Это место она боязливо прятала и прикрывала подошвами. Никто не должен был видеть крови ее детей.
Она едва могла дождаться ухода профессора и толпы его слушателей.
Один молодой врач нашептывал своему коллеге на ухо:
— Ах, оставь, пожалуйста, интернистов, этих всезнаек! Они мне кажутся извозчиками. Извозчики тоже умеют все назвать... всякую улицу, переулок, каждый дом, номер дома... только сути они не знают... того, что происходит внутри этих домов. Точь в точь так же и интернисты! Хирургия же... шапку долой! Эго я называю наукой... Эта женщина, например... Послушай, ведь это же чудо! На месте профессора... я разъезжал бы с этой пациенткой!
Когда профессор ушел, мать намочила свой носовой платок в стоящем на ночном столике стакане и тайком оглянулась во все стороны. Полагая, что никто за нею не следит, она быстро нагнулась к полу и начала тереть его мокрым платком. Она терла и скребла ногтями эти красные пятна, она терла и царапала с таким усердием, что пот выступил изо всех пор ее тела.
Но — о, небо... пятна не хотят исчезнуть... они все еще здесь... темно-красное и маленькое бледное, розовое...
Вдруг мать почувствовала, как что-то зашевелилось в складках ее юбки; как будто маленькие пальчики хотят ухватиться и вцепиться в них; и она услышала, как кто-то плачет и жалуется тоненьким голоском:
— Мама... Геди не хочет летать... не хочет играть в ангелы...
Мать вскочила с пола и начала прислушиваться и всматриваться. И она увидела у изголовья постели Францля, — он жадно глядел большими серыми глазами на все эти плоды и сласти.
Ужас охватил ее. Как будто ее травили, бросилась она из зала. Она бежала через коридоры и проходы, через двери и садики... через переулки и улицы большого города... через обширные площади... Впереди нее бежал Францль; а рядом с нею, тесно прижавшись к бедру, мелко семенила ножками Года; своими пальчиками она крепко вцепилась в платье матери, чтобы не потерять ее в сутолоке улиц.
Там впереди уж блестит поток. Беги... беги, мать... уже недалеко... беги... вода избавит тебя от всех мучений...
Когда она приближалась к мосту, быстроногий Францль стоял уже там и дожидался ее; когда она ступила на мост, он стоял уже, готовый броситься, на перилах и манил ее глазами; а когда она, наконец, охваченная жаждой избавления, с трудом взобралась на перила — потому что тяжело, как свинец, повисла на ее юбке маленькая Геда, — Францль уже успел броситься. Но прыгнул он, обернувшись лицом к матери, — как и во время падения из окна, он не спускал с нее больших серых глаз.
Городовой номер 335, молодой, цветущий великан со светлыми усами стоял в двадцати шагах на посту. Он видел как женщина бросилась в воду. Быстро побежал он вдоль откоса по берегу, ища глазами спасательный круг. Само собой разумеется, поблизости такового не оказалось. Со спасательными принадлежностями, как с городовыми: они имеются в избытке, но когда они необходимы, — ни одного не оказывается.
Тем временем отнесло мать уже на середину реки. Она судорожно двигает руками. Городовому казалось, что он слышит, как она зовет на помощь. Это тронуло его. Одно мгновение он колебался. — Ведь и у него дома жена и ребенок... Но здесь дело шло о жизни ближнего, а честный человек не долго думает в таких случаях. Он сбросил мундир, быстро выскользнул из высоких, тяжелых сапог и бросился за женщиной в холодный поток. Сильными ударами рук он разрезал грязную воду и, надув щеки, дул перед собою, чтобы рот и нос оставались свободными. Иногда он исчезал под водой, так что виден был только шлем, блестящий конец которого светился на поверхности воды.
На берегу и мосту быстро собираются люди. Плечо к плечу теснятся они и возбужденно наблюдают зрелище, делая при этом свои замечания: