Несмотря на любовь Сурова к выпивке, к нему тянулись не только алкоголики. Он запанибрата водился с начинающими авторами. А со мной почему-то особенно. Скорее всего, потому, что я вынырнул из другой социальной среды. Суров искренно хотел наставить меня на путь истинный и слепить из неудавшегося рок-н-ролльщика этакого крепкого середнячка-производственника.
Позже, в девяностые годы, рассказы про монтажников и шахтеров стали никому не нужны. Наступало время фэнтези, «воровских» романов и переводных детективов. Появились новые авторы — имя им легион.
Суров страшно переживал случившееся.
— Учился, учился писать десять лет, — говорил он мне с горечью, — и все коту под хвост!
Как и полагается рабочему человеку, он в который раз сменил профессию — заделался каменщиком, строил новым русским дома, клал печи и камины. Даже организовал небольшую фирму. Все вроде шло ничего, пока не случился конфуз. Петрович забабахал суперкамин какому-то важному перцу, но, кажется, тот не внял совету печника и сразу взялся топить — что-то там треснуло и поехало. Бандит обвинил во всем моего друга и «включил счетчик». Тогда все было просто. Петрович сменил квартиру, раздобыл пулемет Калашникова с двумя рожками, поставил под кровать и не спал ночами, ожидая «гостей».
Он сильно сдал. Хотя «гости» так и не пришли, что-то в Сурове окончательно надломилось.
В последний год своей жизни мэтр часто лежал на диване, попивая водку и размышляя о будущем, которое всех нас ожидает.
А потом ушел. Жалко его было до слез.
Но все это было потом.
Дом писателя
Тогда, в начале восьмидесятых, мы недолго заседали в Тосно — вскоре ЛИТО перебралось на знаменитую улицу Воинова. Наверху, в одной из многочисленных комнат Шереметевского особняка, бразды правления от Петровича принял еще один реалист — Евгений Васильевич Кутузов.
Прозаик Кутузов мрачно предупредил всю нашу подрастающую литературную поросль:
— Здесь вам не лавочка для гениев.
И оказался прав. Думаю, гении подобного попросту не вынесли бы. На собраниях ЛИТО не только новичков раскатывали подчистую — и старожилам доставалось по полной! Схема была чрезвычайно проста: участники читали свои вирши, а затем их критиковали товарищи. После такой дружеской критики некоторых можно было вперед ногами выносить. Слабонервные не задерживались. Здесь и генералы могли рыдать как дети. Правда, вторая часть марлезонского балета проходила на ура: портвейн и водка рекой лились.
В ресторан нас пускали как своих. Туда — пообедать да и пропустить рюмку-другую — часто забегали жизнерадостные кагэбисты из Большого дома, благо до Литейного было рукой подать. Подвыпившие советские писатели их поддевали, приставая со всякой антисоветчиной — так, по-дружески. Те только отмахивались. И пили с диссидентами чуть ли не на брудершафт. В ресторане Дома писателя нельзя было не пить. Это там, наверху, во всяческих группировках и объединениях все друг друга ненавидели, а как спускались — начиналось неформальное общение.
После «общений» кто-то оставался спать под столом, кто-то ночевал в незнакомых парадных. Счастливчиков увозили с собой бдительные жены и любовницы.
ЛИТО
С такой жизнью я долго не мог расстаться. Славные времена! Кутузов, заранее пропустив рюмашку-другую, широким жестом приглашал новоявленных литераторов в комнату. Все хотели сочинять. Все хотели печататься. С одной стороны от нашего неподкупного руководителя восседал диссидентствующий дворник, с другой — замдиректора крутого завода, коммунист со стажем и все такое прочее. Толклись рабочие, студенты, профессора. Трезвенники и отъявленные алкаши. Были свои сумасшедшие. Один графоман-любитель писал «на вес». Та к и объявлял, когда появлялся: «Поздравьте. Есть на гора еще один килограмм…»
Как-то моего дружка Вальку Цирюльникова, курсанта училища им. Комаровского (будущего военного строителя), после очередной литературной вечеринки загреб патруль. За откровенно веселый вид ему светили губа и прочие неприятности. Но недаром Цирюльников просиживал штаны на наших сходках: Кутузов тотчас засучил рукава. Достаточно было звонка важной военной шишке — заместителю коменданта города (тоже, как оказалось, любителю стихов и прозы), — и Вальку выпустили без всяких последствий.
А ведь еще были у нас и собственные таможенники, и врачи-реаниматоры, и комсомольские активисты, и партийцы — настоящий тайный орден, пронизывающий всю социальную лестницу вплоть до ЦК.