— Пушкины, Лермонтовы стрелялись иначе, — бормотал доктор.
Клим вышел в столовую, там, у стола, глядя на огонь свечи, сидела Лидия, скрестив руки на груди, вытянув ноги.
— Опасно? — спросила она сквозь зубы и не взглянув на Клима.
— Не знаю.
— Доктор, кажется, груб?
Клим не ответил, наливая воду в стакан, а выпив воды, сказал:
— Вот. Из-за тебя уже стреляются. Лидия тихо, но строго попросила:
— Перестань.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Мысли были неуместные. Клим знал это, но ни о чем другом не думалось.
Пришел доктор и, потирая руки, сообщил:
— Н-ну-с, все благополучно, как только может быть. Револьвер был плохонький; пуля ударилась о ребро, кажется, помяла его, прошла сквозь левое легкое и остановилась под кожей на спине. Я ее вырезал и подарил храбрецу.
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы на свече ручкой чайной ложки. Доктор дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала, глядя в угол:
— Ночью дежурить будем я и Таня. Ты иди, спи, Клим.
Клим был рад уйти; он не понимал, как держать себя, что надо говорить, и чувствовал, что скорбное выражение лица его превращается в гримасу нервной усталости.
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
— Бредит, — шопотом сказала она, махнув рукой на Клима. — Уйди!
Но Клим на минуту задержался в двери и услыхал задыхающийся, хриплый голос:
— Я — не виноват… Я — не могу.
Лидия снова, тоном приказания, повторила:
— Уйди!
К вечеру Макарову стало лучше, а на третий день он, слабо улыбаясь, говорил Климу:
— Извини, брат! Напачкал я тебе тут…
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима:
— У тебя вкусы старика; только старики и старухи развешивают так много фотографий.
Макаров молчал, смотрел в потолок и казался новым, чужим. И рубашка на нем была чужая, Климова.
Когда, приехав с дачи, Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него болели зубы, мать, сидя пред трюмо, расчесывала свои пышные волосы, встряхивая головою.
— Лидия слишком кокетлива, — говорила она.
— Ну, это ты выдумала! Ни тени кокетства.
— Приемы кокетства — различны.
— Знаю, но…
— Макаров распущенный юноша, Клим это знает.
— Ты несправедлива к Лиде…
Клим слушал, не говоря ни слова. Мать говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу:
— Лидия — хитрая. В ней я чувствую что-то хищное. Из таких, холодных, развиваются авантюристки. Будь осторожен с нею.
Клим давно знал, что мать не любит Лидию, но так решительно она впервые говорила о ней.
— Я, разумеется, понимаю твои товарищеские чувства, но было бы разумнее отправить этого в больницу. Скандал, при нашем положении в обществе… ты понимаешь, конечно… О, боже мой!
Наверху топал, как слон, Варавка, и был слышен его глухой крик:
— Запрещаю. Ер-рунда!
Затем по внутренней лестнице сбежала Лидия, из окна Клим видел, что она промчалась в сад. Терпеливо выслушав еще несколько замечаний матери, он тоже пошел в сад, уверенный, что найдет там Лидию оскорбленной, в слезах и ему нужно будет утешать ее.