Но что, если яйцами, хлебом, гвоздями или свечами станет торговать само государство? Что, если государство будет производить, скажем, валенки, и будет их отправлять на продажу? Будет ли это государственным капитализмом? Об этом виде экономической деятельности на съезде никто не говорил. Дискуссия велась о крестьянской частной торговле. Ленин ее считал государственным капитализмом. Он назвал ее «капитализмом, который мы допустили». Это был, конечно, капитализм частный. Практический Ленин, повинуясь обстоятельствам, вынужден был разрешить возвращение частного капитализма. Но Ленин — идеолог и пропагандист не хотел предоставить своим оппонентам и всему миру это удовлетворение, признав в дискуссии, что частный капитализм вернулся. Таким образом, Ленин посеял ту путаницу в терминологии, которая господствует и по сей день.
Но еще гораздо раньше, в речи, произнесенной 29 апреля 1918 года, Ленин высказался очень ясно. Тогда он говорил о «государственно-капиталистических предприятиях», которыми управляют буржуазные спецы, работающие под надзором советского правительства. Такой государственный капитализм он назвал шагом вперед. В мае 1918 года опять Ленин подчеркнул различие между частным капитализмом, государственным капитализмом и социализмом, объяснив, что борьба шла не между государственным капитализмом и социализмом, а между мелкой буржуазией и частными капиталистами, с одной стороны, и государственным капитализмом и социализмом, с другой.
Как же тогда мог частно-капиталистический нэп быть государственным капитализмом? Только правительственные, национализованные предприятия можно считать государственно-капиталистическими, а их было очень мало в России в 1922 году, — большая часть заводов стояла.
Дело в том, что продуктивное использование капитала есть капитализм, а две главные его формы это государственная и частная. В большинстве «капиталистических» государств сосуществуют обе формы.
В своем докладе съезду Ленин сказал, что, когда бегство становится беспорядочным, в тылу приходится ставить пулеметы. Во время прений вождь рабочей оппозиции Шляпников пожаловался, что пулеметы наведены на оппозицию. «Бедный Шляпников, — саркастически возразил ему Ленин, — Ленин собрался на него пулеметы наставлять. Речь идет о партийных мерах воздействия, а вовсе не о каких-то пулеметах. О пулеметах речь идет для тех людей, которые у нас теперь называются меньшевиками, эсерами и которые делают выводы о том, что вы, мол, говорите об отступлении к капитализму, и мы говорим то же, мы с вами согласны! Мы это слышим постоянно, и за границей идет гигантская агитация, что большевики хотят меньшевиков и эсеров держать в тюрьмах, а сами допускают капитализм. Конечно, капитализм мы допускаем… Без этого крестьянин жить и хозяйничать не может. А без эсеровской и меньшевистской пропаганды он, русский крестьянин, мы утверждаем, жить может. А кто утверждает обратное, то тому мы говорим, что лучше мы все погибнем до одного, но тебе не уступим! И наши суды должны все это понимать. Когда мы переходим от ВЧК к государственно-политическим судам, то надо сказать на съезде, что мы не признаем судов внеклассовых. У нас должны быть суды выборные, пролетарские, и суды должны знать, что мы допускаем. Члены суда должны твердо знать, что такое государственный капитализм».
Беда с Преображенским, продолжал Ленин, что «он теоретик… пропагандист, который занят разными мерами, направленными к тому, чтобы пропагандировать. Все знают и ценят эту сильную сторону, а, когда он подходит с точки зрения политической и административной, выходит нечто чудовищное». Преображенский предложил создать новый партийный орган, Экономическое бюро, которое функционировало бы наряду с Политбюро, занимавшимся политическими вопросами, и Оргбюро, в ведении которого были вопросы организационные. «Экономбюро создать?! — воскликнул Ленин. — Ведь только что все говорили и согласились, и получилось полное единогласие (а это очень важно: от этого единства и действие зависит), что аппараты партийный и советский следует размежевать».
Единодушие единодушием, а история историей, — история же показывает, что несмотря на единодушие XI партсъезда в марте — апреле 1922 года, партийный и советский аппараты не были размежеваны, а, наоборот, партийный аппарат проглотил правительственный. Ленинское размежевание функций стало фикцией.