Это были похороны концессии.
В своем последнем вопросе Фарбман упомянул о недавних арестах нэпманов и осведомился, означают ли они «возврат к политике национализации и конфискации». Ленин его разуверил: арестованы не промышленники, а «деятели так называемой черной биржи», устраивавшие продажу платины и золота для контрабандного вывоза границу. «Вся работа… происходящей сейчас сессии ВЦИКа направлена к тому, чтобы то, что называется новой экономической политикой, закрепить законодательно в наибольшей степени для устранения всякой возможности отклонения от нее».
31 октября, через 4 дня после фарбмановского интервью, я узнал что Ленин будет выступать на утреннем заседании ВЦИКа — советского «парламента». Это было его первое публичное выступление с апреля. Часовой у ворот Кремля посмотрел на мое удостоверение иностранного корреспондента (я работал для нью-йоркской газеты «Ивнинг Пост») и показал дорогу к царскому дворцу.
Пятьдесят восемь широких мраморных ступеней вели из вестибюля вверх, в тронный зал. Над лестницей целую стену занимала картина Репина, изображавшая императора Александра Третьего, принимающего представителей крестьян. В тронный зал вел длинный коридор, украшенный высокими мраморными колоннами и хрустальными вазами выше человеческого роста. Сам тронный зал представлял собою огромную палату, освещенную сотнями крошечных электрических лампочек, вставленных в десять громадных хрустальных люстр. На стенах все еще висели эмблемы императорской семьи — двуглавый орел, короны и т. д. Но вместо трона стояло возвышение, а на нем длинный стол, покрытый красной материей, за которым сидели советские вожди. Ленин и Сталин отсутствовали.
С докладом о советской юстиции выступал Николай Крыленко. Делегаты — некоторые в комканых комиссарских куртках, другие в шинелях и френчах времен гражданской войны, в грубых сапогах, царапавших великолепный паркет, — расположились группами, сидя на маленьких золоченых бальных стульях. Я сел среди них. Обстановка непринужденная.
Вскоре, никем не сопровождаемый, вошел Ленин сквозь боковую дверь, которой пользовались и другие делегаты, и русские и иностранные журналисты. Он сел на одном из позолоченных стульев. В течение нескольких мгновений никто на него не обращал внимания. Потом головы начали поворачиваться в его сторону, прошел шепот: «Ленин», раздались аплодисменты. Председательствующий пригласил Ленина на трибуну.
Маленький человек (пять футов два или три дюйма ростом, я бы сказал) с лысой головой, иссохшей желто-коричневой кожей и маленькой, редкой, рыжеватой бороденкой прошел к трибуне с такой стремительностью, что казалось, что он бежит на цыпочках. Аплодисменты возобновились, но не было ни большой овации, ни криков «Да здравствует…» Сам он не стал хлопать в ладоши. Вождь, аплодирующий тем, кто аплодирует ему, появился только в дни «культа личности», когда при одном упоминании имени Сталина, все вставали на ноги, аплодировали и кричали, и боялись перестать, чтобы их не заподозрили в отсутствии преданности «хозяину». Такие представления на каждом собрании повторялись по нескольку раз и иногда длились 10–15 минут, пока председательствующий осмеливался прервать их. Когда на собрании присутствовал Сталин, он аплодировал сам, и, когда он переставал аплодировать, переставали все.