По-видимому утомленный, Ленин здесь прервал диктовку. На другой день он дополнил свои замечания следующими двумя абзацами: «25 дек. Затем Пятаков — человек, несомненно, выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе.
Конечно, и то и другое замечание делаются мной лишь для настоящего времени в предположении, что эти оба выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности. Ленин. 25. XII, 22 г. Записано М. В.»{1086}.
В это время врачи снова разрешили Ленину читать. «Беллетристика Владимира Ильича не интересует», — отметила одна из секретарей Ленина в Дневнике дежурств, куда они заносили все большие и маленькие события его жизни с ноября 1922 года{1087}. Он начал читать третий и четвертый тома «Записок о революции» Н. Суханова (Гиммера). Суханов, одно время пытавшийся примирить народничество с марксизмом, позже стал «внефракционным социал-демократом», а в конце концов примкнул к меньшевикам. После революции и вплоть до 1930 года он работал в разных советских учреждениях и был членом Коммунистической академии. Его мемуары представляют собой детальный отчет очевидца о Февральской революции и о большевистском перевороте{1088}.
26 декабря Ленин продиктовал Фотиевой следующую страницу своего завещания. Речь шла о необходимости увеличить ЦК и улучшить аппарат, «в сущности унаследованный от старого режима». Нельзя было ожидать, писал Ленин, чтобы такой аппарат мог быть переделан за 5 лет. «Достаточно, если мы за пять лет создали новый тип государства, в котором рабочие идут впереди крестьян против буржуазии, и это при условии враждебной международной обстановки представляет из себя дело гигантское. Но сознание этого никоим образом не должно закрывать от нас того, что мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и от буржуазии и что теперь с наступлением мира и обеспечением минимальной потребности от голода вся работа должна быть направлена на улучшение аппарата». Ленин хотел, чтобы несколько десятков рабочих вошло в ЦК. Ленин считал, что, присутствуя на заседаниях Политбюро, эти рабочие придадут ЦК «устойчивость»{1089}.
Как всегда, Ленин хотел видеть лекарство от всех бед в смене персонала. Настоящих причин бюрократии он не замечал. Большевизм не только унаследовал старую бюрократию, он увеличил ее до гигантских пропорций тем, что национализировал большую часть хозяйства. Сто членов ЦК не были тут в состоянии изменить ничего…
27, 28 и 29 декабря Ленин диктовал записки о придании законодательных функций Госплану. «Эта мысль выдвигалась тов. Троцким, кажется, уже давно. Я выступил противником ее… Но по внимательном рассмотрении дела я нахожу, что, в сущности, тут есть здоровая мысль…» Госплан состоял из спецов, снабжавших государственные отделы необходимыми данными для принятия решений. Ленин предложил увеличить компетенцию Госплана, так что Госплану предоставлялось право самому принимать решения, имеющие силу закона. Только ВЦИК имел бы право «опрокинуть» такие решения{1090}.
В этих трех частях завещания незаметно никакого ослабления умственных способностей Ленина. Он выказывает свою обычную умственную живость, понимание сложных организационных вопросов, откровенность, простоту и ясность в выражениях.
В тот же день, когда он продиктовал последнюю записку о Госплане, 29 декабря, Ленин продиктовал и добавочную страницу к отделу об увеличении числа членов ЦК — для «улучшения нашего аппарата, который никуда не годится». Он решил теперь, что было бы правильно сочетать деятельность ЦК с усилиями Рабкрина, предполагая упразднить его как отдельный наркомат и сделать отраслью ЦК{1091}.
30 декабря Ленин продолжал диктовать мелкие главки своего завещания. В этот раз он залез в самую колючую крапиву — в вопрос о национальностях, в «грузинский вопрос», в вопрос о «роковой» роли Сталина в этом отношении. Диктуя, Ленин все время жаловался секретарям, что ему трудно диктовать, он привык видеть перед собою написанное. Но то, что он продиктовал, тем не менее спаяно очень крепко.
«Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик.
Летом, когда этот вопрос возникал, я был болен, а затем, осенью, я возложил чрезмерные надежды на свое выздоровление и на то, что октябрьский и декабрьский пленумы дадут мне возможность вмешаться в этот вопрос. Но, между тем, ни на октябрьском пленуме (по этому вопросу), ни на декабрьском мне не удалось быть и таким образом вопрос миновал меня совершенно.