Зильберштейн объяснил Леону, что ему нечего бояться, потому что если даже кто-нибудь придёт, это будет либо такой же ищущий человек, как он, либо тайный верующий в Мессию, каковых в городе немало.
Последнее утверждение удивило Леона, но он ничего не сказал, быстро распрощался с Зильберштейном и буквально побежал домой, спрятав запретную книгу под пальто.
Свидетельство Танаха, полной еврейской Библии, которую Зильберштейн называл “удостоверительными документами”, подтверждающими мессианство Иисуса из Назарета, было действительно поразительным. Хотя Леон почти наизусть знал все приведённые цитаты и ещё множество других мест, ему никогда не приходило в голову, что они относятся к Иисусу. Он не мог видеть связи между ожидаемым Мессией Израиля и Иисусом других народов.
Для него это было самым ужасным камнем преткновения и толкало его на новые споры с этим человеком, которого он считал обманщиком, человеком, впавшим в ересь, т.н. “Нешоме”.
Леон чувствовал, что оспаривать доводы этого человека — его священный долг, и считал бы великой победой, если бы ему удалось возвратить его в еврейскую веру. Но каждый раз цитаты Зильберштейна и простые доводы на основании Священного Писания только ещё больше тревожили разум Леона и усиливали его внутреннюю борьбу.
Прошло несколько недель, и Леон опять пошёл к Зильберштейну. Они продолжали свой прежний спор, начатый во время прошлого посещения.
Заметив, что Зильберштейн не очень силён в раввинских и современных аргументах, Леон усложнил спор применением цитат из Ветхого Завета, смешивая их с софизмом и уловками раввинских толкований.
Со временем Зильберштейн привязался к своему противнику и приглашал его к себе как можно чаще. Леон, со своей стороны, хотя и был очень занят, заинтересовался беседами и спорами и проводил больше времени за ними, чем за слушанием объяснений своего оппонента. Когда постепенно луч света истины от неотразимых предсказаний Библии относительно Мессии начал просвещать ум Леона, это вызвало обратный эффект и очень серьёзную реакцию, которая больше прежнего усугубила внутреннюю борьбу в душе Леона. “Это не может быть правдой, — говорил он себе, — если Иисус — Мессия, тогда весь еврейский народ находится в затруднительном положении, потому что он отверг Его. И тогда всё потеряно и надеяться больше не на что”. Он вдруг понял место Писания из книги Плач Иеремии, применённое Апостолом Павлом в Деяниях Апостолов 17:25 к Иисусу из Назарета как к Мессии: “Дыхание жизни нашей, помазанник Господень, пойман в ямы их, тот, о котором мы говорили: “под тенью его будем жить среди народов” (Плач Иеремии 4:20).
Замешательство Леона росло. Мысль о судьбе своего народа, который он беззаветно любил, угнетала его. Судя по отношению к этому вопросу знакомых евреев и то, с какой тоской и нетерпением они ожидали своего Мессию, он не мог себе представить, что в истории Израиля могло быть время, когда этот народ отверг Того, Кого он ожидал, хотя Он и мог теперь доказать им, что Он был обещанным Мессией, и тем самым удовлетворить их ожидания и тоску.
Леону невольно пришла та же мысль, которую Апостол Павел выразил в одном из своих посланий: Мы “…проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа Славы” (1 Коринфянам 2:7-8), а также то, что он сказал в синагоге в Антиохии: “Жители Иерусалима и начальники их, не узнавши Его и осудивши, исполнили слова пророческие…” (Деяния 13:27).
Леон был готов отказаться от всего этого как от относящегося к прошлому. Если отвержение Христа было народной ошибкой, тогда её уже никогда нельзя исправить.
Прошло несколько недель. Леон перестал ходить к Зильберштейну, хотя тот настойчиво приглашал его на беседы. Что-то сильно тревожило и пугало Леона, и предчувствие приближения чего-то необъяснимо нового и важного не покидало его ни днём, ни ночью.
Однажды Леон встретил Зильберштейна на улице, и тот начал убеждать его прийти к нему, чтобы встретиться с его знакомым из Англии. Не подозревая, что в этом может быть вмешательство Божьего промысла, Леон не смог отказаться от такого приветливого приглашения и пошёл просто из любопытства.
Человек, которому представили Леона, был старше Зильберштейна и тоже миссионер. Спор начался почти сразу, потому что для Леона этот человек представлял новый вызов. Новый противник, в отличие от Зильберштейна, был лучше подготовлен и подкован для споров с ортодоксальными евреями, и спор явно доставлял ему удовольствие. Он буквально навязывал свои доводы и имел очень мало терпения.