Она кивнула, разматывая свой шарф и освобождая карманы от блокнота, карандаша и двух печеных картофелин. Она поймала его взгляд.
— Я где-то читала об этом. И знаешь, действительно помогает согреть руки. К тому же потом их можно съесть. Кофе будешь?
— Конечно, — он сел на стул.
— Не могу припомнить, ты пьешь черный? Не думаю, что здесь есть молоко.
— Черный? Прекрасно! — Он оглядел забрызганные стены. — Это что за Джексон Поллок?
— А, это… Это три дня назад… Я вышла из себя.
Он подождал, но она не стала развивать тему. В этом не было необходимости. После того как Дебра выкинула свой трюк, она, Антония, должно быть, здорово вышла из себя.
Пока они ждали, когда закипит чайник, повисло неловкое молчание. Антония стояла спиной к плите, разглядывая пол.
«Как она может жить в такой обстановке? — подумал он. — Она здесь сколько? Недели три-четыре? Как она смогла так долго продержаться?»
Он спросил ее о книжках про пони, и она объяснила, что позаимствовала их у дочери подруги. Он догадался, что это имеет какое-то отношение к Ипполиту.
— Что, стараешься узнать своего врага?
— Что-то вроде того. Меня бесит, что я всякий раз пугаюсь, видя его. Я подумала, что, возможно, если б я лучше его понимала… — Она пожала плечами.
Как это похоже на Антонию: заниматься проблемой, читая о ней. Она, вероятно, знает все о развитии отношений человека и лошади в течение веков, но не может набраться смелости и погладить лошадь по носу.
Она покусала губу.
— Я знаю, как это выглядит. Все та же прежняя Антония. Живет воображением и боится выйти из практичности.
— Все та же прежняя Антония, — повторил он ровно.
Она кинула на него взгляд.
Чайник вскипел, и она насыпала растворимый кофе в две пластиковые кружки, на которых еще были ценники. Она передала ему кружку и пододвинула стул.
Он сказал:
— Джулиан говорил мне, что Дебра покупает мельницу.
Она повертела кружку в руках.
— Знаешь, — тихо сказала она, — я никогда не догадывалась, что у Дебры столь развито чувство юмора.
— Что ты имеешь в виду?
— Договор вступает в силу в полночь 23 марта.
— Не понимаю.
— Двадцать четвертое марта — римский День Крови. Одно из главных празднеств богини Матери. И в этот день Кассий покончил с собой.
Она бросила на него взгляд, и он в испуге заметил, что в глазах у нее блестят слезы.
Она улыбнулась ему жалкой улыбкой.
— Каким нелепым все это должно казаться тебе! Слишком далеко от борьбы за транснациональные корпорации. Но в месте, вроде этого, сталкиваешься с подобным. Вернее, я сталкиваюсь.
С этим может столкнуться каждый, хотелось заметить ему, если запираться в развалинах и забывать поесть. Но она выглядела так, что именно сейчас нельзя было ей этого говорить.
— День Крови, — повторил он. — Не думаю, что Дебра знает что-нибудь о подобных вещах.
— О, я уверена, что она не знает, это простое совпадение. Но все же довольно странное, тебе не кажется? Вполне достаточное, чтобы заставить тебя поверить в Судьбу.
Он больше не мог это слушать.
— Антония, что ты здесь делаешь?
Она моргнула.
— Перузинская война? — продолжал он. — Как она поможет тебе найти кантарос?
— Да никак. Ох, я ведь забыла. С тех пор как мы виделись в последний раз, я в некотором роде сменила задачу.
Он ждал продолжения.
— Я пытаюсь отгадать загадку.
— Какую загадку?
Она развела руки:
— Загадку Кассия.
— Загадку Кассия?
— Конечно. — Она сказала это так, словно никакой иной не существовало.
— Постой, дай соображу. Ты что, пытаешься разгадать загадку, которой две тысячи лет и которая заводила в тупик лучших ученых на протяжении веков?
— Да, но не думаю, чтобы они оценивали…
— Все самостоятельно, в этой жуткой старой развалюхе, без необходимых средств и без отопления. Вот что ты пытаешься сделать!
На ее щеках появились два пятна. Она расцвела усмешкой.
— Но ведь кто-то должен это сделать.
Он снова опустился на стул.
Внезапно он снова увидел ту самую девушку, в которую безоглядно влюбился двенадцать лет назад. Критская жрица с прямой спиной и теплыми карими глазами, птица в райском оперенье, с удивительной смесью бесстрашия и ранимости.
Как он мог вообще думать, что она изменилась? Она совсем не изменилась. Это была та же девушка.
Он вспомнил, что она расправилась со своими записями сразу после следствия. На двенадцать лет она отвергла то, чем когда-то так страстно занималась, и сейчас сидела в этой промерзлой дыре, пробиваясь обратно к солнечному свету вопреки ошибочным поворотам своей жизни, борясь за восстановление того, что потеряла. От этого у него перехватило дыхание.