— Извини.
Ее зубы начали стучать. Как смешно! Быть напуганной пони!
— Это не смешно, — произнес он тихо. — В этом вся ты.
— Перестань быть таким разумным.
— Положи шоколад на ладонь. Вот, правильно… Постарайся держать ладонь ровно.
— Я стараюсь. — На самом деле ее так трясло, что проклятому шоколаду грозило падение на землю.
Патрик мягко взял ее за запястье.
— Так хорошо, — сказал он где-то рядом с ее головой. — Видишь? Получается. Он хочет познакомиться.
Кровь шумела в ее ушах.
Ипполит опустил голову, и ее рука исчезла в жесткой массе гривы. Она чувствовала жаркое дыхание на своей ладони, она вдыхала сладковатый мускусный запах лошади. Губы Ипполита, мягкие и нежные, как пыльный бархат, щекотали ее кожу. Потом шоколад исчез.
Пони тряхнул своей некрасивой маленькой головой и отступил в кусты розмарина. Патрик отпустил ее кисть.
Нелепо, но ей хотелось плакать.
Рядом раздался голос Патрика:
— Извини. Я подтолкнул тебя слишком грубо.
— Ты не подталкивал меня, — пробормотала она. — Я сделала это, потому что сама хотела.
Он не ответил.
Ей хотелось, чтобы дрожь наконец прекратилась.
— Это просто нервы. А я, действительно, в полном порядке.
Он быстро коснулся ее руки.
— Говоришь как истинная англичанка.
Она не хотела, чтобы он прикасался к ней. Это рождало желание спрятать голову на его груди.
— Антония? — позвал он спустя некоторое время.
Она скрестила руки перед собой.
— Да?
— Прости меня.
— За что?
— За все…
Она покачала толовой.
— Теперь это не имеет значения.
— Имеет. Я попадаю все время ниже линии.
Она издала слабый вздох.
— Как и я. Все время ниже линии.
Они стояли молча, бок о бок. Он был так близко, что она ощущала его дыхание.
— Как ты думаешь, — начал он, — как ты думаешь, может кто-нибудь вернуться назад?
Она покусала губу.
— Не знаю… — сказала она наконец и взглянула на него. — А ты как думаешь?
Зазвонил его телефон.
В глубине кустов розмарина Ипполит заржал и скрылся в ночи.
Патрик громко выругался.
— Извини, — пробормотал он. — Кажется, я забыл это сделать…
Она, шатаясь, подошла и села на парапет, пока он перезванивал.
Закончив разговор, он помолчал, потирая голову, словно она болела.
— Это Моджи, — сказал он. — Пробки перегорели. Она там сидит в темноте.
Антония сжала губы.
— Тогда тебе лучше идти.
Он стоял, глядя на нее.
Она поднялась:
— Спасибо за вино. И… за лошадиную терапию. Спасибо. — Она заставила себя улыбнуться.
Он не улыбнулся в ответ.
Он оставил ее у ворот, в тяжелом аромате цветущего миндаля, разлитом в ночном воздухе.
Глава 30
Моджи смотрела, как Патрик сидел, упершись невидящим взглядом в свои факсы и думала: «Откладывать нельзя, ты должна спросить его прямо сейчас».
Она так нервничала, что едва могла дышать. Она гадала, заметно ли это? Но какая разница? В том настроении, в каком он сейчас пребывает, скорее всего, он ничего не заметит. Он даже не слушал ее глупую ложь о перегоревших предохранителях. Его лицо было отстраненным и каким-то заспанным, словно он только что пробудился от долгого сна.
«Где ты? — мысленно обращалась она к нему. — Ты все еще там, внизу, вместе с ней?»
Моджи чувствовала себя больной. Все разворачивалось перед ее глазами. «Именно поэтому ты должна спросить его, — убеждала она себя. — Тогда, по крайней мере, хоть будешь знать».
Она подошла к столу и села в большое кожаное кресло своей матери. Это помогло ей почувствовать себя спокойнее и лучше овладеть собой, словно она получила частицу силы Дебры.
— Патрик, — начала она, — тот рисунок кантароса, который я тебе дала, он все еще у тебя?
Голубые глаза остановились на ней.
— Думаю, да, — продолжала она, удивляясь, как спокойно звучит ее голос. — Я хочу его забрать.
Он тихо спросил, почему.
Она не могла придумать причину. Она спрашивала просто для того, чтобы посмотреть, отдаст он ей рисунок или нет. Если бы не отдал, то она знала бы, что потеряла его навсегда.
— Какая разница? — сказала она наконец. — Он мой. Майлз отдал его мне.
— Эта вещь не его, чтобы отдавать. — сказал он ровно. — И ты это знаешь. Рисунок принадлежит Антонии.
Она впилась руками в кресло.
— Значит, поэтому ты хранил его все эти годы? Из-за того, что это ее вещь?
Он коснулся стола длинными пальцами.
— Видишь ли, я его должен вернуть.