— Шесть минут четвертого.
Майлз вскричал:
— О люди! Это уж слишком даже для меня! Самолет бедного ублюдка приземлился в двенадцать!
Моджи разинула рот. Он хочет сказать, что они заставили Патрика ждать около трех часов?!
Черное отчаяние навалилось на нее. Патрик, наверное, взбешен, а может быть, он настолько взбешен, что, не дожидаясь их, развернулся и улетел обратно в Англию.
Потом он внезапно появился, и был даже красивее, чем она помнила. Он был и Ланселот, и Кассий, и Люк Скайуокер — один во всех лицах. И он ничуть не выглядел сердитым. Он улыбнулся и врезал Майлзу по животу, как это делают мальчишки, когда рады видеть друг друга, хотя удар, возможно, был довольно сильным, поскольку заставил Майлза ловить воздух ртом и согнуться пополам. Но когда Майлз выпрямился, он рассмеялся, и Моджи убедилась, что он невероятно рад видеть своего друга, хотя старается не показывать этого. Она робко ждала с рюкзаком у ног. Она была так счастлива, что хотела плакать.
Потом Патрик нагнулся и повесил рюкзак на одно плечо — в точности так, как ее учила делать Антония. Моджи небрежно проделала то же со своим. Она двинулась в сторону Патрика, надеясь, что Майлз этого не заметит. Майлз ничего не сказал ни о лентах, ни о том, что Патрик ее бой-френд, но она не хотела проверять его память. Патрик посмотрел на нее и усмехнулся. Настоящей усмешкой, как будто он действительно рад ее видеть.
— Привет, Имоджин! — сказал он.
К тому времени, когда они подъезжали к деревне Ля Бастид, Патрик уже был сыт по горло Францией, Майлзом и британцами. Но, главным образом, Майлзом.
— Что ж, это была твоя собственная гребаная ошибка — лететь в Тулузу, а не в Перпиньян, — сказал Майлз в аэропорту, закидывая рюкзак Патрика в джип. — Перпиньян намного ближе, он только вниз по дороге.
— Да, — сказал Патрик сухо, — и «Бритиш Эйрвейс» вдвое дороже, чем «Эйр Экспресс».
— Ах, деньги! И это все, о чем ты думаешь?
Патрик, разомлевший, усталый, голодный и не избавившийся от беспокойства, решил игнорировать его. Оставалось либо это, либо уложить друга на стоянке автомобилей.
Сознание собственной неправоты заставило Майлза вести машину еще кошмарней, чем обычно. Моджи сидела сзади, вцепившись в край своего сиденья, а Патрик сосредоточился на пейзаже.
Юг Франции оказался совсем не таким, как он ожидал. Он думал увидеть нечто вроде Беверли Хиллс. Пальмы, загородные клубы и бирюзовые бассейны. Вместо этого он оказался в суровой пустынной стране слепящих серебристых скал и пыльного колючего кустарника; сумасшедшая геометрия вызывающих головокружение ущелий, высоких башенок и выжженных солнцем нагорий.
«Фенойеды, — гласил путеводитель, который он нашел в оксфордской Центральной библиотеке, — это предгорье Пиренеев. Они гораздо более изолированы и гораздо менее исследованы, чем их именитые кузены».
Он понимал, почему: дороги были до нелепости узкими и до нелепости извилистыми, даже для Европы. В тех немногих деревнях, которые они проезжали, пешеходы вынуждены были отступать в дверные проемы, чтобы избежать столкновения с джипом. Да и деревни, к слову сказать, были практически вымершими. Каждая новая вершина несла развалины замка. Об этом он тоже читал. Сотни лет назад здесь проходила граница между Францией и Испанией: место кровавой вражды и ожесточенных схваток. Но путеводитель не подготовил его к такому количеству проклятых вещей.
Но все же здесь по крайней мере было одно маленькое напоминание о доме: большинство дорожных знаков оказались изрешеченными крупной дробью. Кажется, французы использовали их для стрельбы по целям — так же, как они в Вайоминге.
Примерно через полтора часа они достигли моста через реку с сильным течением, которая пенилась в устье узкого, шириной в шаг, ущелья. Вход в ущелье охраняли две массивные, угрожающе наклонившиеся скалы в несколько сотен футов высотой.
На середине моста Майлз заглушил двигатель.
— Мы на месте. Впереди — Ля Бастид.
У моста дорога резко сворачивала от устья ущелья и шла к беспорядку домов, которые выглядели совсем по-испански — карабкающимися на крутой холм.
Патрик смотрел на терракотовые крыши, толстые беленые стены и крошечные закрытые ставнями окна. Каждый свободный дюйм занимали террасы с виноградными лозами и оливковыми деревьями. Маленькая церковь примостилась у просторного кладбища, обозначенного кипарисами, а на вершине холма — непременный разрушенный замок, за которым горный хребет шел длинной кривой, упирающейся в восточные опоры ущелья.