Композитор опустился на стул, закрыл глаза... Потом встрепенулся и попросил поэта перечесть ему некоторые строфы.
Улыбаясь, поэт вынул из портфеля Спендиарова поэмы «Ануш» и «Парвана» и взамен вложил «Взятие крепости Тмук».
Спендиаров ликовал. Он стал таким восприимчивым ко всему, что было связано с его будущей работой!
— У героини поэмы нет имени, — говорил он, прогуливаясь с друзьями по улицам Тифлиса.— Ованес Фадеевич предлагает имя Гоар. Это, конечно, прекрасное, прекраснейшее имя, но, по-моему, не вокальное. Гоар... Гоар... Гоар...— протянул он,— нет, не вокальное. Надо придумать другое.
В это время то ли позвал кто-то: «Алмаст!» — то ли один из собеседников предложил назвать героиню будущей оперы Алмаст; только это неизвестное до сих пор Спендиарову имя оказалось именно тем единственным и незаменимым, которое искал композитор.
— Алмаст... — напевал он довольно громко, обращая на себя внимание чинных горожан.— Алмаст — вот это вокальное имя...
Он представил себе носительницу этого имени: Алмаст должна быть высокой и стройной — величественной!
— Алмаст... Алмаст... Алмаст...
«ГИМН ПЕРВОГО МАЯ»
Разговоры об Алмаст, о поэте Туманяне, о его поэмах не смолкали у Спендиаровых, когда веселый, довольный Александр Афанасьевич вернулся домой. Но потом композитора отвлекли дела.
Богатое наследство, оставленное ему отцом, постепенно таяло, появились долги. Пришлось отказаться от ялтинского дома. Сначала его отдали внаем, потом продали. Семейство Спеидиаровых окончательно переехало в Судак.
В неприспособленном для зимы судакском доме было прохладно и все-таки очень уютно, особенно по вечерам, когда на закрытой террасе горела лампа-«молния» и докрасна раскалялась железная печка.
Из рабочей комнаты Александра Афанасьевича целый день доносилось записанное на пластинку громкое, резкое пение народного персидского певца. Но как только наступал вечер, пение умолкало. Александр Афанасьевич поднимался на закрытую террасу, раскрывал столичные газеты, и взрослые домочадцы, усевшись вокруг стола, читали сообщения о быстро развивающихся событиях.
Выше и выше поднимаются волны революционной борьбы. Александру Афанасьевичу памятен 1905 год, но теперь все сложнее и глубже. 18 января 1917 года забастовала одна из мастерских Путиловского завода, 21-го к ней присоединились все мастерские. 24 февраля в Петрограде забастовали двести тысяч рабочих!
Потом наступило затишье. На петроградских улицах ни души. Трамваи стоят. Затишье перед бурей.
Буря разразилась 27-го. Толпы петроградских рабочих вышли на улицу, срывали трехцветные флаги, уничтожали эмблему царизма — двуглавых орлов. Солдаты присоединились к рабочим. Солдаты стреляют в полицейских!
Царь отрекся от престола. Самодержавие рухнуло. Образовался временный комитет Государственной думы. Создан Совет рабочих и солдатских депутатов. В стране двоевластие! Буржуазное Временное правительство и Советы — власть трудящихся!
Советы образуются по всей стране. Выборы происходят и в Судаке. Спендиаров не пропускает ни одного митинга. Думал ли он, что и его выберут в Совет рабочих и солдатских депутатов!
Исполком назначает Александра Афанасьевича на пост председателя просветительной комиссии. Вместе с другими представителями судакской интеллигенции Спеидиаров приступает к организации народной гимназии. Он создает хор, в котором участвуют учителя, рабочие, батраки.
Во время первомайской демонстрации Спендиаров со своими хористами возглавляет колонну. На развеваемых майским ветром знаменах золотятся слова: «Свобода! Равенство! Братство!» В душе композитора на все лады звучит долгожданное: «Равенство! Равенство! Равенство!» По судакским холмам разносятся звуки «Марсельезы», «Варшавянки»... У демонстрантов на груди красные пионы. Солнце и ветер обжигают лицо Александра Афанасьевича. Он возвращается домой загорелый, возбужденный и, наскоро поев, уходит в свой флигель.
Утром 2 мая, все такой же праздничный, он поднимается в гостиную. Дети в сборе. На рояле огромный букет красных пионов. В длинных косах девочек топорщатся вчерашние красные банты. Александр Афанасьевич раздает детям хоровые партии и садится за рояль.
Все как будто повторилось: жаркие лучи солнца, красные знамена, развевающиеся на ветру,— все выразил композитор в музыке и словах «Гимна Первого мая», рожденного под мерную поступь праздничной колонны:
Праздник светлый и свободный,
Славься, первый майский день!
Наш союз международный
Новым блеском ты одень.
..........................
Над Уралом и Кавказом,
Над Невой и над Днепром
Пусть наш голос грянет разом,
Как весенний первый гром!
«АЛМАСТ»
Хор Спендиарова разрастался. Зимой 1918 года, когда в Судаке установилась Советская власть, ревком предоставил кружку зал ресторана реквизированной гостиницы.
Александр Афанасьевич сгруппировал вокруг себя оставшихся в Судаке актеров, поэтов, музыкантов и устраивал с ними благотворительные спектакли и концерты.
Он приступил к работе над оперой: обдумывал сценарий, подготавливал музыкальный материал. Для составления либретто ждал в Судак поэта Туманяна, но сообщение с Кавказом становилось все труднее. Туманян не приехал.
Спендиаров уже начал отчаиваться. Но помог случай: композитор познакомился с московской поэтессой, согласившейся написать либретто.
Занятия начались в январе 1918 года. Во флигеле было холодно. Поэтесса Парнок куталась в деревенский тулуп и платок, а Александр Афанасьевич — в пелерину с капюшоном.
В первую же встречу Александр Афанасьевич сыграл Софье Яковлевне набросок арии персидского ашуга, подосланного шахом княгине. Когда эскиз был проигран, поэтесса и композитор, согревая замерзшие пальцы дыханием, стали записывать поэтические ритмы будущего текста.
Встречались они каждый день. Из флигеля доносилась новорожденная ария, то звучавшая на скрипке, то распеваемая непевческими голосами Александра Афанасьевича и Софьи Яковлевны.
В плен взяла певца с певучим сазом
Красота твоя,
Ранит сердце, опьяняет разум
Красота твоя,—
пели они увлеченно, а дойдя до кульминационной фразы:
В вечный плен возьмет владыку мира
Красота твоя!—
уже не пели, а кричали, причем Александр Афанасьевич ударял по клавишам с такой силон, что его дочь, переписывавшая здесь же за письменным столом хоровые партии «Коммуны», вздрагивала и оставляла работу.
Весна 1918 года была в Судаке очень тревожной.
Трудное, памятное, романтическое время начала работы над оперой «Алмаст». Многих свидетелей уже нет, а те, кто остались, хорошо помнят цветущую суданскую долину и Александра Афанасьевича с Софьей Яковлевной, тихонько напевающих песню девушек-вышивальщиц: