- А второй? - доставая из-под кровати темную бутыль, спросил Гност.
- А второй, - Клаус в отвращение сплюнул прямиком на дощатый пол. - Вензель, молокосос, чье присутствие в здешних стенах вызывает у меня негодование пополам с омерзением.
Вензель был племянником Люциуса и человеком, которого Клауса искренне и всей душой ненавидел. При виде молодого, смазливого безусого юноши с козлиной рыжей бородкой у инквизитора всегда появлялось резкое чувство тошноты.
- Эта тварь не должна даже думать о кресле магистра. Если у этого ничтожества появиться хоть малейший шанс меня обойти, я придушу его как слепого щенка.
- За это и выпьем, - засмеялся Гност и припал к холодному бутылочному горлышку
Глава 13
Толстяк шлепал босыми ногами по дощатым городским мостовым и во весь рот улыбался яркому солнцу, чистому, как слеза ребенка, небу, разноцветным витражам местных соборов и похожему на надкусанное яблоко облаку.
Вокруг него привычно и обыденно шагала толпа угрюмых, голодных и одетых в грязные лохмотья людей. Словно не замечая их злых взглядов, нарочных толчков и насмешек, нищий, поднял с земли брошенный в него персик и с удовольствием впился в мягкий, чуть горький от гнили плод своими желтыми зубами.
Покончив с персиком и оглядевшись, Толстяк не без удовольствия отметил, что находится на рыночной площади. Вокруг было людно и тесно. Прилавки с овощами сменялись прилавками с рыбой, те прилавками с мясом, которые в свою очередь уступали место телегам, груженным фруктами и тканями. В воздухе крепко пахло вяленой рыбой, гнилой древесиной, специями всех видов и мастей, навозом и потом.
Нищий недовольно повел носом, после чего его взгляд упал на пустой сколоченный из старых досок прилавок, где стоял небольшой горшочек, до краев наполненный рыбной похлебкой.
Оглядываясь, Толстяк не заметно (ему так казалось) подошел к одиноко стоящему горшочку и будто случайно опустил туда свой похожий на толстую сардельку палец. Похлебка была холодной, липкой и прокисла еще несколько лет назад, но нищего это не остановило. Как волк набрасывается на беззащитную лань, так и Толстяк накинулся на горшок. За несколько мгновений он расправился с похлебкой, облизал свои кислые и грязные пальцы, а затем направился к гордо возвышавшемуся над прилавками полосатому шатру, откуда доносились возмутительно приятные съедобные запахи.
Двигаясь строго по выверенному курсу в сторону шатра, Толстяк к своему удовольствию заметил, что торговые прилавки уступили место повозкам, до краев наполненным цветастыми костюмами, масками и прочими цирковыми атрибутами. Здесь было просторно. Запах нечистот стал менее выраженным, и это заставило нищего сделать то, что он не делал достаточно долгое время - предаться размышлениям.
«Помнится, - подумал Толстяк. - Я здесь уже бывал. По крайней мере, мне так кажется. А раз кажется, так оно и есть. Аланбург - красивый город. Как солнышко, как хлеб с большим куском масла, как васильки. Только васильки не воняют навозом».
Однако долго пребывать в блаженном состоянии задумчивости нищий не умел. А потому не прошло и мгновения, как он, прекратив всякую попытку разобраться в бушевавшем у него в голове ворохе непонятных и глупых мыслей, сел прямо на холодную мостовую и уставился туда, где возвышались строгие и величавые колокольни столичных соборов.
Неожиданно, заглушая ругань торговцев, лай собак и скрип колес, раздался пронзительный крик. Источником крика было странное и непонятное существо, стоящее своими кривыми ногами на каменном уступе заброшенной сторожевой башни (которую здесь, на городской площади, неизвестно зачем приказал построить прежний бургомистр). Существо было маленького роста (чуть больше семилетнего ребенка) и обладало хрупкой фигурой, короткими ногами и непропорционально длинными руками. Толстяк был в Аланбурге впервые, а потому он и не узнал в существе артиста Пуницелли. Тридцативосьмилетнего карлика, чья детская и рябая мордочка без носа и правого глаза веселила местную публику не один десяток лет.
В Аланбурге маленький артист был чрезвычайно популярен. Необычная и до жути забавная внешность вкупе с хорошим чувством юмора и сильной харизмой делали Пуницелли одним из самых узнаваемых и почитаемых горожан. Именно поэтому трудно описать удивление стоящих на площади людей - ведь было очевидно, что карлик решил покончить с собой.
- Ты зачем туда взобрался? - отчаянно кричал стоящий у подножия башенки кряжистый и облаченный в пышную сутану человек. - Слезай. Слезай, я тебе говорю. Только осторожно слезай. Не поранься.